– С фрицами считаешься! – яростно повторил Батюк. – А с командующим не считаешься! Приказ для тебя не приказ! Колхозник ты, а не начальник штаба!

Он хряснул кулаком по столу и крикнул:

– Уходи, не задерживаю!

Серпилин откозырял и ушел к себе.

Приказание, которое он отдал от имени командующего, так и не было отменено – на это у Батюка ума хватило. Наступление дивизии развивалось успешно, и это было самое главное, что не дало Серпилину потерять равновесие и выйти из себя.

Но думать о том, как сегодня, подводя итоги дня, они сойдутся с Батюком и поглядят в глаза друг другу, было трудно.

– Отношения, в общем, нормальные, – усмехнулся Захаров. – А в частности, командующий второй раз ставит вопрос: или ты, или он.

– Перед кем? – спросил Серпилин.

– На данный момент – передо мной. Люди жизни кладут, все отдают, чтоб на Сталинграде – точку, а вы склоки устраиваете! Коммунисты называется!

– Не ожидал это от вас услышать.

– Мало ли чего ты не ожидал! – огрызнулся Захаров. – Только нам и не хватает в разгар операции начальника штаба менять! Ты здесь полезен и сам это знаешь.

– Я здесь полезен, пока провожу в жизнь то, что считаю верным и грамотным, – сказал Серпилин. – А если поставлю себя в положение, когда не смогу этого делать, то здесь я уже не полезен. Может, на другом месте и с другим командующим буду полезен, а здесь нет. Пусть снимет, если сможет. Обругал меня за то, что я с противником считаюсь. По сути, намекнул, что трус. Независимо от оценки противника, видишь ли, надо действовать. Кто и когда нас этому учил?

– Подумаешь, обругал! – сказал Захаров. – Не барышня.

– Вот именно, не барышня, а начальник штаба армии.

– Мог бы понять, что нервничает он, – примирительно сказал Захаров. – Спит и видит первым с Шестьдесят второй соединиться!

– Спит и видит! – сказал Серпилин. – Я это тоже сплю и вижу. Но безграмотно воевать из-за этого не буду. Из-за того, что соседи соединятся на час раньше, чем мы, войны не проиграем и Советскую власть не загубим. Трус я, видите ли, потому что боюсь лишние головы класть! А он по старинке каждого километра оголенного фланга боится и готов из-за этого «чудеса» творить. Так он – храбрый, а я – трус. Я считаюсь с тем, что немцы исключительно упорно и грамотно обороняются, – я трус! А он дрожит, что они нам клин подрежут, когда они на такие наступательные действия в данное время и в данном месте уже не способны, – он храбрый. Я, видишь ли, переоцениваю, а он… – Серпилин сердито махнул рукой.

– Что замолчал? Договаривай.

– Не положено по службе договаривать то, о чем подумал.

– А ты договори. Все же лучше, чем в себе оставить. Тем более что мы вдвоем.

Серпилин поднял глаза на Захарова и вздохнул:

– Ну скажи мне сам, Константин Прокофьевич, раз мы с тобой действительно вдвоем. Говорит человек – пехота, пехота! Наша пехота способна чудеса творить! А сам, кроме пехоты, ничего не знает и ничем управлять не умеет, хотя и считается, что артиллерист, потому что во время оно шестью трехдюймовками командовал. Так что же, спрашивается, мы должное отдаем пехоте, когда требуем от нее, чтобы она без ума, с одним «ура» шла? Нет, я с ним эту песню хором петь не буду.

– А кто тебя просит? – сказал Захаров. – Но ты для пользы дела все равно должен найти общий язык с командующим и сам знаешь это. Объяснять тебе, что ли? Маленький? Найди форму, чтобы выйти из этой свары. Раз ты умный, ты и найди.

– Извини, – сказал Серпилин, – но меня учишь тому, чего сам не делаешь.

– Неправда! Когда дело требует, делаю! Наступаю на горло собственной песне. Неправду говоришь и знаешь, что неправду. Подумаешь, обиделся – колхозником его назвали!

– На колхозника-то я не обиделся, да в одном колхозе с Батюком тяжело состоять.

– Ладно, – сказал Захаров. – К чему пришли в итоге?

– К тому, что найду общий язык. Еще раз.

– Говоришь – еще раз, а намекаешь – в последний? Так тебя понимать?

– Нет, не так. – Серпилин вздохнул. – Еще раз, еще раз, еще много-много раз. Сколько раз потребуется, столько и найду. За счет своего самолюбия. Но не за счет чужой крови – этого не обещаю.

– А я с тебя таких обещаний не беру. Подлец был бы, если б обещал.

– А вот это уж не мне, а Батюку объясните.

Он думал, что Захаров в ответ на эти слова разозлится, вскипит – это с ним бывало, – но Захаров не разозлился и не вскипел, а рассмеялся, вспомнив, как час назад схлестнулись с Батюком. Даже голос оба потеряли.

– Пойду, – сказал он и встал. – Между прочим, язык твой – враг твой. Зачем вчера в столовой при Бастрюкове армейскую газету крестил? Он уже приходил ко мне и скулил и зубы показывал. Только мне и дела, что его обиды на тебя слушать!

– А чего он обиделся? При чем он?

– Как при чем? Как-никак заместитель начальника политотдела. Газета за ним числится.

– Если так, жаль, что за ним, – сказал Серпилин. – А чего я такого сказал ему? Сказал, что в последние дни глупо пишем о немцах, словно они орехи – только щелкай да сплевывай. Так писать – значит не уважать ни себя, ни своих усилий.

– Нашел кому говорить, – сказал Захаров. – Ты слово сказал, а он уже из этого целый талмуд вывел. Недооценка агитации и пропаганды и так далее. Даже прошлое твое ковырнул, стервец.

– Ну и шут с ним. Мое прошлое известно. Вы лучше в его прошлом покопайтесь. Раз стервец, зачем держите?

– А я его не держу. Он сам, как клещ, держится, – сказал Захаров. – Ну, окончательно пошел. – И, уже подходя вместе с Серпилиным к двери, остановился и спросил: – За фланги Сто одиннадцатой в самом деле не беспокоишься?

Серпилин посмотрел на него. Видимо, этот вопрос возник в результате разговора члена Военного совета с Батюком.

– Почему не беспокоюсь? Беспокоюсь – в той норме, в какой разум подсказывает. Но не сверх нее.

Приоткрыв дверь, Серпилин вышел вслед за Захаровым в первую половину избы. Адъютант вскочил. Вскочил и еще кто-то в углу – маленький, в полушубке.

– Значит, условились, Федор Федорович? Учтешь, что я говорил. – Захаров засунул руки в рукава бекеши.

– Будет сделано, Константин Прокофьевич! – Серпилин еще раз посмотрел на вытянувшуюся в углу фигурку. – Прибыла все-таки. А ну, иди на свет. Чего прячешься?

– Так точно, прибыла, товарищ генерал-майор. – Таня еле удержалась от желания броситься к нему и схватить его за руку.

– А «майор» добавлять не обязательно. – Серпилин протянул ей руку и повернулся к застегивавшему бекешу бригадному комиссару. – Позвольте представить вам, товарищ член Военного совета. Военврач третьего ранга Овсянникова. Или, как мы ее, выходя из окружения, между собой звали, – маленькая докторша. Я говорил вам о ней, когда запрос посылал.