— Старею и теряю над собою контроль, — засыпая, подумал император.

Едва он уснул, как увидел римского императора Марка Аврелия. Они встретились на берегу реки, над которой висела густая дымка тумана, а вдалеке горели костры.

Марк Аврелий читает вслух свои личные записки. Николай Павлович догадывается — это его «Размышления». Он пытается вспомнить, как познакомился с текстом записок, но, боясь проснуться, отказывается от такой мысли.

До него доносятся слова: «Вспомни, с каких пор ты откладываешь эти размышления, и сколько раз, получив у богов отсрочку, ты воспользовался ею. Следует, в конце концов, осознать, к какому миру ты принадлежишь, как часть, истечением, какого мироправителя ты являешься. Знай, что положен предел времени твоей жизни, и если ты не воспользуешься им для собственного просвещения, оно исчезнет, как исчезнешь и ты, и более не вернется…»172

Прерывая чтение, Марк Аврелий поворачивается к Николаю Павловичу, кладет руку на плечо и говорит:

«Ты пытайся убедить их, подействуй хотя бы и против их воли, раз уж ведет тебя к этому рассуждение справедливости…»173

Николай Павлович проснулся. Его сердце учащенно билось. Болело плечо, на котором недавно лежала рука Марка Аврелия. Словно отголоски, в тишине комнаты звучали последние слова римского императора: «…раз уж ведет тебя к этому рассуждение справедливости».

Он хотел досмотреть сон, однако другие мысли, заполнившие голову, не позволяли вернуться к Марку Аврелию. Николая Павловича теперь занимал вопрос: «Откуда взялись такие подробности жизни римского императора? Откуда мне известны отрывки из текста его „Размышлений“?»

Ему вспомнился профессор Аделунг, который состоял при великом князе преподавателем морали. Предмет, который вел профессор, заключался в чтении и разборе нравоучительных статей, преимущественно исторического содержания.

Едва дождавшись утра, император повелел принести ему документы из архива IV Отделения, которые, по смерти императрицы Марии Федоровны, были опечатаны в ее кабинете статс-секретарем Вилламовым. В них Николай Павлович нашел свое письмо к профессору морали Аделунгу и принялся читать:

«Милостивый государь!

Вы доставили мне удовольствие прочесть, на одном из ваших дополнительных уроков, похвальное слово Марку Аврелию, сочинение Тома; это образчик возвышенного красноречия принес мне величайшее наслаждение, раскрыв предо мною все добродетели великого человека и показав мне в тоже время, сколько блага может сотворить добродетельный государь с твердым характером…»

Он хотел мельком пробежать по тексту, чтобы воскресить в памяти суть сочинения, но, прочитав первые строки, потянулся к другим, и скоро сочинение захватило его своей юношеской откровенностью. Последние строки сочинения Николай Павлович перечитал с особым вниманием: «Для выполнения таких обязанностей нужно было бы, чтобы взор государя мог обнять все, что совершается на огромнейших расстояниях от него, чтобы все его государство было сосредоточено в одном пункте перед его мысленным оком. Нужно было бы, чтобы до его слуха достигали все стоны, все жалобы и вопли его подданных; чтобы его сила действовала так же быстро, как и его воля, для подавления и истребления всех врагов общественного блага. Но государь так же слаб в своей государственной природе, как и последний из его подданных. Между правдою и тобою, Марк Аврелий, воздвигнутся горы, создадутся моря и реки; часто от этой правды ты будешь отделен только стенами твоего дворца, — и она все-таки пробьется сквозь них… Правление этого государя вполне подтверждает, что он не говорил пустых фраз, но действовал по плану, глубоко и мудро обдуманному, никогда не отступая от принятого пути».174

«Я тогда решил прочитать все труды Аврелия, но назначение в армию не позволило продолжить изучать жизнь и работы римского императора, — думал Николай Павлович, не отрывая взгляда от своего сочинения. — Я хотел быть похожим на него, подражать ему, а вышло так, что все это осталось не более, как детские мечты. Как жаль, столько времени упущено, сколько полезного для страны не исполнено».

Он стал вспоминать подробности сна, но видения размылись, а суть слов, сказанных ему Аврелием, пропала вовсе. Николай Павлович хотел было подняться с постели, как вдруг откуда-то отчетливо до него донесся голос цезаря: «Ты пытайся убедить их, подействуй хотя бы и против их воли, раз уж ведет тебя к этому рассуждение справедливости».

Прозвучало последнее слово, и император понял, он ничего не забыл из встречи с Аврелием. Ему помнились все фразы, произнесенные Марком. Это его мозг противился принимать истину, против которой Николай Павлович был бессилен. Возвращаясь мыслями к прошлому, государь признавал — за долгие годы царствования он так и не сумел сплотить вокруг себя единомышленников и внушить им, кому и против их воли, необходимость реформ. Едва кто-нибудь из них становился близок мыслями с императором, как только государь начинал оказывать на соратника влияние, того забирала смерть.

Он видел их всех. В чреде лет выступали лица соратников, покинувших его: Шишков, Дибич, Уваров, Кочубей, Сперанский, Бенкендорф, Канкрин, Толь, Васильчиков… Чаще других он видел брата, великого князя Михаила Павловича. Он то вставал впереди галереи умерших близких людей, то замыкал ее, глядя иронично на императора большими голубыми глазами.

Спасительная мысль пришла неожиданно. Обращаясь в который раз к образу брата Михаила, Николай Павлович вдруг подумал: «Сновидение с Аврелием — предупреждение Бога. Я должен вернуться к своим первоначальным планам реформирования органов государственной власти, решительнее уничтожать рабство в стране. Бог смилостивился надо мной и дает время завершить начатые дела».

* * *

Император выезжал на строительства оборонительных укреплений, зданий и сооружений города, набережных рек и каналов. Его часто видели возле Исаакиевского собора, где близились к завершению работы по отделке. По указанию государя живописное устройство здесь постепенно было переведено в мозаики. Еще ранее Николай Павлович настоял, чтобы скульптурное оформление экстерьера было дополнено восемью фигурами ангелов над пилястрами и четырьмя группами ангелов со светильниками по углам здания.

Проезжая по городу на одноместной пролетке мимо Мариинского дворца, Мариинского театра, Московских Триумфальных ворот, дворца Белосельских-Белозерских, лютеранский церкви святого Павла, особняка Боссе, Юсуповского дворца, Санкт- Петербургского железнодорожного вокзала, Александрийской колонны, император с удовлетворением замечал, как изменился Петербург за время его правления.