Выглядел он неухоженным и забытым. Протекторы на шинах порвались, на боку глубокая царапина. Боковое окно треснуло, краска потускнела от грязи и помета крыланов, висящих на дереве над машиной.

Марк остановился и целую минуту смотрел на «кадиллак».

Буря, которую он знал, топнула бы ногой и позвала отца, попытайся кто-нибудь усадить ее в такую машину.

Марк поднялся по ступеням на веранду и остановился, оглядываясь. Мирное красивое место, какое мог бы выбрать художник, но отдаленность, заброшенность, заглохший сад — все это никак не подходит в качестве оправы для элегантной, молодой жемчужины.

Марк постучал в переднюю дверь и прислушался. Несколько минут, прежде чем дверь открыли, внутри кто-то ходил.

Буря стала еще прекраснее, чем он помнил. Отросшие волосы на кончиках побелели от соленой воды и солнца. Она была босиком, руки и ноги загорели, но не утратили стройность и силу, зато изменилось лицо.

Нетронутая косметикой кожа тем не менее сверкала полной жизни молодостью, как перламутр морских раковин, глаза были ясные и яркие, но в них появилась новая глубина, капризный рот смягчился, высокомерие сменилось сознанием собственного достоинства.

За те мгновения, что они смотрели друг на друга, Марк понял: пока он ее не видел, Буря выросла, из девочки превратилась в женщину. И почувствовал, что, хотя этот процесс был болезненным, в результате возникли новые ценности, новая сила, и любовь, которую он по-прежнему таил в глубине души, расцвела снова.

— Буря, — сказал он, и глаза ее распахнулись.

— Ты!

Слово прозвучало как легкий крик боли, и она хотела закрыть дверь.

Марк шагнул вперед и помешал ей.

— Буря, нам надо поговорить.

Она отчаянно тянула дверную ручку.

— Уходи, Марк. Пожалуйста, уходи.

Все ее новое достоинство, вся уверенность в себе исчезли, и она смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами, как ребенок, проснувшийся после кошмара.

Наконец она поняла, что не сможет закрыть дверь, повернулась и медленно прошла в дом.

— Тебе не нужно было приходить, — жалобно сказала она, и ребенок словно почувствовал перемену атмосферы. Он заплакал.

— Тише, малыш, — негромко сказала Буря, но ее голос вызвал еще более сильный плач, и она, босая, простоволосая (длинные волосы закрывали спину и плечи) пересекла комнату.

Мебели почти нет, холодный цементный пол не смягчал никакой ковер, но вдоль стен расставлены холсты — многие чистые, другие наполовину закончены или совсем завершены, чувствуется памятный тяжелый и острый запах скипидара.

Ребенок лежал животом вниз на кароссе из обезьяньей шкуры прямо на цементном полу. Ноги и руки у него были по-детски растопырены, как у лягушки; если не считать пеленки вокруг бедер, он был голый и сильно загорел. Голову он гневно откинул, лицо раскраснелось от крика.

Марк вошел в комнату и зачарованно посмотрел на ребенка. Он ничего не знал о младенцах, но видел, что это сильное, агрессивное и здоровое маленькое животное. Конечности у него крепкие, он яростно отталкивается ножками, точно пловец, а спинка широкая и сильная.

— Тише, дорогой, — сказала Буря, наклонилась и взяла его на руки. Пеленка сползла на колени, не оставив сомнений в том, что это мальчик. Крошечный пенис с болтающейся морщинистой кожей на конце выдавался, как белый палец.

Марк обнаружил, что внезапно и яростно возненавидел этого ребенка другого мужчины. Но невольно подошел ближе к Буре и младенцу.

Прикосновение матери прекратило гневные крики, и мальчик зачмокал губами, тихонько хныча от голода, хватая Бурю за грудь.

На голове у младенца росли тонкие золотистые волосы, но сквозь них был виден череп правильной формы и тонкие голубые жилки под почти прозрачной кожей. Теперь, когда гневная краска сошла с лица малыша, Марк увидел, что он прекрасен, красив, как мать, и с горьким посасыванием под ложечкой и разъедающим вкусом во рту возненавидел эту красоту.

Он придвинулся ближе, наблюдая, как Буря стерла слюну с подбородка ребенка и повыше подняла пеленку.

Ребенок почувствовал присутствие другого человека. Он вздрогнул и поднял голову, чтобы посмотреть на Марка; в его лице было что-то мучительно знакомое. Эти глаза смотрели на него и раньше, он хорошо их знает.

— Тебе не следовало приходить, — сказала Буря, занятая ребенком, не поднимая глаз. — О Боже, Марк, зачем ты пришел?

Марк опустился на колено и посмотрел ребенку в лицо, а тот протянул к нему пухлые руки в ямочках, розовые и влажные.

— Как его зовут? — спросил Марк.

Где он видел эти глаза? Он невольно протянул палец, и младенец с улыбкой схватил его и попытался затолкать в рот.

— Джон, — ответила Буря, по-прежнему не глядя на него.

— Так звали моего деда, — хрипло сказал Марк.

— Да, — прошептала Буря. — Ты мне говорил.

Слова в этот миг ничего не значили; Марк чувствовал только, как его ненависть к этому маленькому представителю человечества куда-то исчезает. И ее место занимает нечто иное.

Неожиданно он понял, где видел эти глаза.

— Буря? — спросил он.

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо. А когда ответила, в ее голосе звучали торжество и вызов.

— Да! — сказала она и один раз кивнула.

Он неловко протянул к ней руки. Они склонились друг к другу над обезьяним кароссом и обнялись, а ребенок между ними гукал, пускал слюни и икал от голода, жуя палец Марка беззубыми деснами.

— О Боже, Марк, что я с нами сделала? — порывисто прошептала Буря.

* * *

Младенец Джон проснулся в серебристой предрассветной мгле. Марк был ему благодарен, потому что не хотел терять ни минуты предстоящего дня. Он смотрел, как Буря зажигает свечу и склоняется к колыбели.

Тихонько приговаривая, чтобы успокоить малыша, она перепеленала ребенка; свет свечи блестел на чистых линиях ее обнаженной спины. Темные шелковистые волосы падали ей на плечи, и Марк заметил, что с рождением ребенка ее стан не изменился — линии по-прежнему грациозные, текучие, как горлышко винной бутылки над плотными круглыми двойными выпуклостями ягодиц.

Наконец она повернулась и понесла младенца к кровати, улыбнувшись Марку, когда он откинул для нее одеяло.

— Время завтрака, — объяснила она. — Просим нас извинить.

Она села на кровать, нога на ногу, зажала сосок большим и указательным пальцами и сунула его в рот младенцу.

Марк придвинулся как можно ближе и положил руку Буре на плечи. Он смотрел, совершенно зачарованный. Ее груди стали большими и тяжелыми и выдавались закругленными конусами. Глубоко под кожей видны были голубые вены, а соски стали темными, почти как спелая шелковица, такими же зернистыми и блестящими. Ребенок сосал, и это вызвало появление бело-голубой капли молока из второго соска. В свете свечи капля сверкала, как жемчужина.