Джон ел, закрыв глаза, похрюкивая как поросенок. Молоко бежало из угла его рта, и, когда он утолил первый голод, Буре пришлось тормошить его, чтобы он снова не уснул.

После каждого встряхивания его челюсти начинали работать, но минуту спустя их движения замедлились до следующей встряски.

Буря переложила его ко второй груди и благодарно прижалась щекой к жесткой груди Марка.

— Мне кажется, я счастлива, — прошептала она. — Но я так давно не была счастлива, что не вполне уверена.

* * *

Джон лежал в мелкой, два дюйма глубиной, лужице морской воды. Он был голый, и его загар свидетельствовал, что для него это обычное состояние. Обеими руками он шлепал по воде, и, когда она плескала ему в лицо, ахал, моргал и облизывал губы, не зная, что делать: сердиться или плакать. Вместо этого он повторял эксперимент — с прежним результатом, и плескался в воде и песке.

— Бедняга, — сказала Буря, глядя на него, — унаследовал гордость и упрямство Кортни. Не сдастся, пока не утонет.

Она подняла его из лужи, и малыш протестующее завопил. Пришлось вернуть его обратно.

— Уверен, если ты придешь к генералу с Джоном… — настаивал Марк.

— Ты не понимаешь нас, Кортни. — Буря откинулась и начала крутить прядь за плечом. — Мы трудно забываем и прощаем.

— Буря, попытка не пытка! Пожалуйста, пойди к нему.

— Я хорошо его знаю, Марк. Знаю лучше тебя, даже лучше, чем папа сам себя знает. Я знаю его как саму себя. Потому что мы одно. Я это он, а он — это я. Если я пойду к нему сейчас, после всего что сделала, оскорбив его, разрушив все мечты обо мне, если приду к нему без гордости и чести, как нищая, он всегда будет презирать меня.

— Нет, Буря, ты ошибаешься.

— В этом я никогда не ошибаюсь, милый Марк. Он не захочет презирать меня, как сейчас не хочет ненавидеть, но ничего не сможет с собой поделать. Он Шон Кортни, и его прочно держит стальной капкан его гордости.

— Но он болен. Ты должна дать ему шанс.

— Нет, Марк. Это убьет его. Я знаю… и это уничтожит и меня. Ради нас обоих я не должна сейчас идти к нему.

— Ты не знаешь, как он тебя любит.

— Знаю, Марк. И знаю, как я его люблю. И однажды, когда я снова стану гордой, я приду к нему. Обещаю тебе. Когда я пойму, что он может гордиться мной, я поднесу ему это в дар.

— Черт бы побрал тебя и твою жестокую гордыню, ты и нас едва не уничтожила из-за нее!

— Пойдем, Марк. — Она встала. — Возьми Джона за другую руку.

Они вели ребенка между собой по твердому песку у края прибоя. Он висел у них на руках, наклонившись вперед, и смотрел, как, словно по волшебству, под ним появляются и исчезают его собственные ноги, и громко кричал, торжествуя ввиду такого достижения.

День был светлым, ярким, чайки ловили порывы ветра и плыли высоко над людьми на дымчато-белых крыльях, отвечая резкими голосами на крики ребенка.

— У меня было столько нарядных платьев и модных подруг, — говорила Буря, глядя на чаек. — Я продала платья, потеряла подруг и обнаружила, как мало они для меня значили на самом деле. Посмотри на этих чаек! — сказала она, закинув голову. — Посмотри, как пробивается солнце сквозь их расправленные крылья. Я была так занята, что не успевала толком оглядеться. Я не видела ни себя, ни тех, кто вокруг. Но теперь я учусь видеть.

— Я заметил это в твоих картинах, — сказал Марк, подхватил Джона и прижал к груди, наслаждаясь ощущением горячего, подвижного маленького тела.

— Я хочу стать большим художником.

— Думаю, ты им станешь.

— Опять это упрямство Кортни. Мы всегда добиваемся того, чего хотим, — сказала она. Волна прибоя докатилась до них и вспенилась вокруг лодыжек.

* * *

Ребенок спал лицом вниз на обезьяньем кароссе, уставший от солнца, моря и игры, его животик раздулся от сытости.

Буря работала у мольберта под окном, прищурив глаза и наклонив голову.

— Ты мой любимый натурщик, — сказала она.

— Это потому, что я такой дешевый.

Она легко рассмеялась.

— Я могла бы разбогатеть на том, чем плачу тебе, — заметила она.

— А ты знаешь, как называют женщин, которые делают это за деньги? — лениво спросил Марк и замолчал, любуясь тем, как она работает. Молчали они почти час, молчали, но духовно были близки как никогда.

Наконец Марк заговорил:

— Я понимаю, что ты имела в виду, когда сказала, что видишь сейчас яснее. Вот это, — он показал на большой холст у стены, — вероятно, лучшая твоя картина.

— Не хочется продавать; человек, который ее купил, придет завтра.

— Ты продаешь картины? — удивился он.

— А как по-твоему, на что мы с Джоном живем?

— Не знаю. — Он об этом не подумал. — Я думал, твой муж…

Ее лицо помрачнело.

— Мне от него ничего не нужно. — И она вскинула голову, прядь волос дернулась, как хвост разгневанной львицы. — Ни от него, ни от моих любимых подруг — от всех этих верных друзей, которые теперь, когда я разведена, сторонятся меня. Я многому научилась после расставания с тобой и особенно много узнала об этих людях.

— Но они богаты, — заметил Марк. — Ты сама однажды объяснила мне, как это важно.

Она перестала сердиться, чуть поникла, опустив кисть.

— О Марк, не будь жесток со мной. Я этого не выдержу.

Он почувствовал, как что-то в его груди рвется, быстро встал, подошел к ней, поднял на руки и отнес в маленькую, прохладную, темную спальню.

Удивительно, но их занятия любовью никогда не бывали одинаковы, всегда обнаруживались новые удивительные чудеса, новые желания, вновь открытые маленькие радости, которые возбуждали обоих безотносительно к своему истинному значению.

Повторение не утомляло и не притупляло их аппетит друг к другу, и, даже когда этот аппетит был полностью утолен, бездонный колодец их желаний тут же наполнялся вновь.

Все начиналось опять с ленивого соприкосновения пальцев, когда они лежали рядом, как спящие щенята, и любовный пот остывал на их телах, покрывая пупырышками кожу вокруг ее сосков.

Палец легко коснется щеки, прошуршит по наждаку его бороды, потом невесомо погладит его губы, заставляя повернуть голову для еще одного нежного поцелуя, а дальше простое соприкосновение губ, смешение дыхания, в ее вздохах — особый аромат ее страсти, грибной возбуждающий запах, словно от свежих трюфелей…

Она заметила новое зарождение интереса и с легким смешком, чувственным, грудным, отстранилась, потом провела ногтем по его позвоночнику, так что маленькие огненные искры пронеслись по его нервам и спина изогнулась.

— Я растерзаю тебя, потому что ты это заслужил, грубый старый кот.