Эта земля – наша. И всегда была нашей. Никто не знает, как давно мы здесь живем. Говорят, Бути спустились с Пизанских гор, что косым гребнем торчат над горизонтом на фоне заката, из края, населенного одними лишь бути, то бишь пастухами; правда, один старик клялся, что имя Буто, отца Джованни, означает буон айюто, подмога. А я все себя спрашивал: откуда ж мне ее ждать, подмогу-то? В милость Господню я не верю, ему, похоже, до нас особого дела нет. Выходит, подмога – это все, что мы сами, своими руками делаем.

Записей о старых временах у нас нет, как, впрочем, и о новых, поскольку ни читать, ни писать никто из нас не умеет и никогда не умел. А воспоминания, что передаются из поколения в поколение, потихоньку истираются. Кто жил здесь до Джованни и до Буто? Да что проку от этого знания, если осень все так же сменяет весну, если пот и кровь вместе с дождевой водой и солнечными лучами все так же удобряют почву, и плоть наша неотделима от этой земли, даже обратившись в прах?

Испокон веков, рассказывали старики, мы были людьми подневольными. И правили нами синьоры, графы Гвиди, хоть их никто никогда и не видел. Зато навидались всяких разных, заявлявших, что действуют от их имени. Стража, управляющие, священники. Неумолимые, словно смерть, они являлись раз-другой в год или даже чаще, требуя пшеницы, овса, скотину. Бывало, уводили себе в солдаты самых крепких парней. Бывало, хоть и реже, исчезала одна из самых красивых девушек. Но однажды все это кончилось, синьоры сгинули, а пахотная земля стала нашей. Вот только кончились и мирные времена. Мы не понимали, что тому причиной, не знали даже, кто такие папа и император, и почему тех, кто стоял за папу, звали гвельфами и числили на стороне добра, а тех, кто за императора, злобных гибеллинов, отлучали от Церкви. Гибеллинами, как правило, становились знатные синьоры из древних родов. Мы же поголовно были гвельфами. Армии и вооруженные банды опустошали нашу землю, ставшую пограничьем в борьбе между коммунами и синьориями, что грызлись между собой почище диких зверей: Пизой, Флоренцией, Луккой, Сиеной…

Замок Винчи всегда оставался флорентийским и гвельфским, отражая любую атаку, любую попытку его завоевать; выстоял даже против жестокого наемника-англичанина по имени Джованни Акуто. Гибеллинов и всех, кто слыл гибеллинами, повесили, сослали или строго ограничили в правах и свободах. И среди первых в этом списке были вечно недовольные жители Анкиано, чей замок сровняли с землей, запретив носить при себе оружие или инструменты, способные таким оружием стать, включая и серпы. Мы же, напротив, с самого начала объявили себя до мозга костей гвельфами, подтвердив тем самым свое право на эти земли. Окрестности Винчи еще во времена моего прадеда Джованни были разделены на четыре части, и наш участок вместе с приходской церковью Сан-Панталео попал в четверть равнинную, она же Сан-Бартоломео-а-Стреда, а имена прадеда Джованни и его сыновей, Андреа, Паскино и Марко, внесли в длинный список тех, кого по жребию могли выбрать на высокие должности. Правда, никто их так никуда и не выбрал.

Сердце нашей земли – Кампо-Дзеппи, невысокий холм, протянувшийся вдоль течения речки Винчо, в миле или чуть больше от городка. А на самой его вершине стоят кружком несколько домов, образуя нечто вроде деревушки с крохотной центральной площадью – скорее даже широким двором, поместившимся между конюшнями, амбарами и винокурней. Здесь чувствуешь себя в самой середке мира, со всех сторон окруженным знакомыми селениями и городками: чуть впереди, на возвышении, церковка Сан-Панталео, за ней башня замка Винчи и колокольня церкви, а дальше гора Монт’Альбано и домишки на ее склонах. Прекрасная земля, почти тридцать стайоро, большая часть засажена виноградниками, а остальные распаханы или покрыты лесом; в общей сложности, вместе с другими участками в окрестностях Кампо-Дзеппи, в Миньяттайе, Квартайе, на виа Франконезе и в других местах, доходило и до девяноста двух стайоро, приносивших, если дела шли хорошо, девять четвериков пшеницы и шестьдесят бочек вина; а ведь были еще овцы, по меньшей мере десятков шесть, и быки, телята, свиньи, мулы, жеребята…

Шестьдесят четыре года назад, когда родился я, дедушка Андреа уже умер, и мы жили там тремя семьями: Паскино и Марко, сыновья Джованни, с женами, детьми и внуками, и мой отец Пьеро со своей женой Пьерой, бабушкой Липпой, моей сестрой Беттой и братом Якопо. Помню эти дома, полные шумных, босоногих, чумазых ребятишек, и среди них я. Взрослые вечно нас бранили, случалось, и поколачивали, но каждому было ясно, что мы счастливы, а жизнь на Кампо-Дзеппи цветет самым пышным цветом.

Годы шли, рождались новые дети, умирали старики. Сын Паскино, Монте, перебрался с женой и детьми в Пизу, подковывать лошадей. Место Марко заняли его сыновья Маттео и Мазо, которые тоже потихоньку обзавелись семьями. Из старой гвардии остался один только мой отец Пьеро, ставший главой нашей маленькой деревушки. Моя мать Пьера, к несчастью, умерла, успев родить еще одного сына, Андреа; Пьеро немедля женился повторно и от новой жены, монны Антонии, прижил Бенедетто. Я для отца словно бы и не существовал. Все его внимание было сосредоточено на первенце Якопо, на чье имя, едва тот достиг совершеннолетия, отец переписал часть имущества: дом в замке Винчи и десять стайоро земли в Кампо-Дзеппи, приносивших три четверика пшеницы и бочку вина. А всю свою любовь Пьеро отдавал новой жене и ее младенцу. Вот я и решил уйти, как только вырасту; и то же решение созрело у моего младшего брата Андреа, вытесненного из отцовского сердца малышом Бенедетто. Все, хватит батрачить! Я хотел освободиться – от этого обветшавшего дома, от этой проклятой земли, где что ни день, от рассвета до заката, гнул спину.

Отрочество мое пришлось на тяжкие годы. Вернулась война. К счастью, уже не та, что во времена Джованни Акуто, когда отставший наемник мог, выйдя из виноградника, зарезать какого-нибудь крестьянина только ради того, чтобы поразвлечься с его женой или дочерью или даже просто наесться от пуза после долгих дней без крошки во рту. Однако приходилось терпеть нелегкое бремя податей, наложенных Республикой, и непрерывный поток войск. Где проходили солдаты, там оставались пустоши, сеять на этой земле бесполезно. Когда мне было лет шесть, мы даже запирались в доме, пока отряды рыцарей и пехоты стекались к Фучеккьо. Поговаривали, будто в Сан-Романо, что за Арно, у замка Монтополи, случилась тогда