Этот любопытный рассказ почему-то редко привлекает внимание учёных, занимающихся социальной историей Древней Руси, а между тем, в нём наглядно представлен взгляд самих современников на общественную иерархию. Безусловно, мы имеем дело с литературным произведением, и весь эпизод не лишён условности, шаблонных образов и сюжетов, вероятно, где-то даже и вымысла, но, во-первых, нельзя сомневаться в достоверности самих фактов боярского происхождения Варлаама и его пострижения в Печерском монастыре, а во-вторых, литературные приёмы и стереотипные черты для данного исследования не являются помехой – напротив, они даже помогают представить боярские статус и облик в условно-типизированном виде.

Итак, суть того, что выделяет боярство из массы «прости их» людей, Нестор выражает в словосочетании «слава и богатство», где богатство указывает на имущественный достаток, а слава – на внешний почёт и известность. Всё остальное – это лишь «красная прелесть мира сего», которая служит внешним признаком этих сущностных черт («яко лепо боляром») – «светлая» одежда, отроки (слуги) и рабы, сопровождающие боярина «в славе велицеи» и прислуживающие ему, конь в богатой «утвари», особые «брашна» и т. д.

Одежда, еда, упряжь и пр. – это важные социальные маркеры, не менее действенные в Западной Европе в Средневековье, чем на Руси в XI в. Не случайно, что боярин Иоанн заставляет своего сына идти через весь город «при полном параде» – важно было не просто обладать всей этой «красной прелестью», а показать окружающим, что ты ею обладаешь. Весь город должен был знать, что Варлаам принадлежит не к какой-то монашеской братии, а к высшему разряду общества. Особый акцент Нестор делает на «светлой одежде», которую «лепо» носить боярам. В Средневековье именно одежда всегда выполняла важную знаковую функцию. Для стороннего глаза богатая и чистая одежда служила первичным социальным маркером, указывая на особый статус её обладателя. Об этом специально пишет Т. Рейтер, рассуждая о тех факторах, которые создавали «господство знати» в раннее Средневековье[943]. То, что Нестор подчёркивает «светлость», то есть блеск и чистоту, одежды, конечно, не случайно – блестели только дорогие ткани (прежде всего, шёлк), а чистая одежда обозначала и то, что у её обладателя есть слуги, которые её чистят, и то, что он её не пачкает, то есть не трудится и передвигается не на своих двоих. Чистота одежды– это единственное, что отличало князя Святослава от его сопровождения, когда он явился на переговоры с византийским императором для заключения мирного договора в 971 г., согласно описанию болгарского похода Иоанна Цимисхия византийским хронистом[944].

В словосочетании «слава и богатство», с точки зрения современной социологии, мы имеем дело с прямым и непосредственным выражением двух признаков элиты – престиж (статус) и капитал (имущество) (см. во «Введении» – с. 19). Первый признак, который бывает трудно уловить и который в более позднее время отливался в юридические нормы, выражен здесь совершенно в архаическом, «домодерном» духе – через понятие славы, которое, имея в виду известность личности, указывало на её общественное признание и её «образцовый» характер[945]. Ведь статус – это всегда уважение со стороны других людей, а не некая материальная ценность или внутреннее состояние человека. Юридическая форма статуса – дело вторичное; и такого рода формы складываются лишь в позднее Средневековье (а в Новое время постепенно отмирают). В основе же, в сути престижа – общественное уважение, почёт, известность, которые подразумевают стремление остальных подражать образцу. На это указывает даже этимология самого слова знать (от глагола знать, "иметь знание о чём-либо", то есть знатный в собственном, первоначальном смысле– известный, славный).

Третий признак элиты – власть – не упомянут Нестором в его двучастной формуле, но на самом деле он тоже присутствует в рассказе. Ведь Антоний, предупреждая Варлаама о своём бессилии перед его отцом, говорит, что тот обладает «властию многою». Эта власть выражается, прежде всего, в том, что в распоряжении боярина много людей– слуг, рабов и домочадцев. Но, с другой стороны, эта власть выражается и в доступе боярина к институтам государственного управления. Недаром, конечно, Нестор рассказывает о жалобе боярина Иоанна князю Изяславу – ему важно показать, что Печерские старцы не только противостоят «красной прелести мира сего», но и живут не по «повелениям» здешней власти, а вне установленных в «мире сем» структур господства.

Таким образом, сопоставление летописных данных со сравнительно подробными и выразительными, а главное – надёжными свидетельствами Жития Феодосия позволяют, на мой взгляд, снять вопрос о содержании древнерусского термина бо(л)ярин. Вне сомнения, этот термин указывал на определённый социальный слой древнерусского общества, который обладал рядом признаков и выполнял ряд функций, присущих преимущественно или исключительно ему. Просто следуя упоминаниям этого слова в источниках, мы видим, что боярами обозначались люди, наиболее выдающиеся по сравнению с остальными, но в то же время занимающие подчинённое положение по отношению к князьям, которые на Руси в XI в. могли быть только из рода Рюриковичей и власть которых как правителей признавалась единственно легитимной. По этим упоминаниям трудно определить критерии выдающегося положения боярства. Ясно, что это люди богатые, что многие из них, если не все, служат князьям на войне и в управлении, участвуя в принятии важнейших военно-политических решений, что у них есть власть над другими людьми и что просто в силу своего положения (а не личных качеств) они пользуются особым уважением в обществе. Нестор определяет эти критерии как «слава и богатство», но упоминает также в качестве такого критерия обладание «властью».

Признавая, таким образом, что этот слой выделялся по социальным, политическим и экономическим признакам и имея в виду позднейшие данные о боярстве, о боярах XI в. можно уже говорить не просто как о правящей или социальной элите, но как о знати или аристократии (ср. во «Введении»). Эта знать принципиально отличается от тех «архонтов», о которых говорят договоры руси и греков и трактаты Константина Багрянородного, потому что бояре XI в. не составляют конкуренцию правящей династии в качестве глав каких-то территорий. Скорее, этих бояр как социальный слой надо возводить к той социальной группе, из которой происходили «послы» договора 944 г. и описания приёмов Ольги в «De ceremoniis». Название, таким образом, переместилось с узкого высшего правящего слоя на относительно более широкий и относительно менее политически самостоятельный слой. Но учитывая, что этот узкий слой «архонтов», судя по всему, в XI в. уже практически исчез, такое перемещение в обозначении не должно удивлять. Ведь главное содержание – обозначение элиты, причастной к сфере важнейших политических решений, – сохранилось за словом и в XI в. Вместе с тем, определение боярства как знати пока может быть принято только как предварительное, потому что облик боярства как социального слоя ясен далеко не во всех подробностях, а главное – не определено его отношение к некоторым другим слоям, которые, как можно подозревать, в том или ином аспекте тоже составляли некую элиту.