Пора. Разве немец не брат тебе, мне, Симановичу, Рубинштейну, папе? Брат. Господь ведь недаром учил нас: «Люби врага своего, как любишь брата своего…» А мы Господа не слушаемся, все воюем, воюем, конца и края этой войне нет. Пора уже продвигать дело к миру. Э-э, да что там говорить. – Распутин выпрямился и, продолжая прокалывать Юсупова взглядом, картинно сложил руки на груди. – Впрочем, коли прикажу папе с мамой, поговорю с ними строго да надавлю хорошенько, – мир будет. Только вот жаль, у нас еще не все готово. – Распутин вздохнул, вновь отвернулся от Феликса.

«Интересно, кого он имеет в виду, говоря о себе во множественном числе и произнося слово “нас”? Симановича? Митьку Рубинштейна? Заевшихся питерских банкиров Мануса, Нахимова, Бейненсона? Что затеяли эти господа – понятно. Понятно также, кто поддерживает их, – Вырубова и императрица… Можно себе представить, что будет, если эта акция пройдет. Россия под немкой жить ведь не захочет, – значит, трон завалится, и править уже будут не Романовы, а какие-нибудь бородатые бровастые аферисты, украшенные прыщами и бородавками. Не-ет, господа хорошие, шалите вы, шалите…»

Юсупов молчал. Распутин тоже молчал. Это было похоже на некое соревнование: кто кого перемолчит. Распутин заговорил первым – встал перед Феликсом в привычную позу, скрестил руки на груди и, раскачиваясь на длинных, тонких ногах, заговорил:

– Когда покончим с войной, то на радостях и объявим Александру с Алешкой российскими правителями, из царицы получится вторая Екатерина, она имеет все задатки стать великой. А папу отправим на отдых в Ливадию – огородничать. Он это любит – в грядках копаться. – Распутин не выдержал, мелко, дробно, как ребенок, рассмеялся.

Этот смех вызвал снова в Юсупове гадливое чувство. Но лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым – Юсупов умел владеть собою.

– Он там, в Ливадии, и к Богу поближе будет, – продолжал Распутин, – около цветочков, рассады, капусты с морковкой да картошки с музыкальным растением горохом он быстро придет в себя. Да и отдохнет малость, грехи свои позамаливает. А грехов у него накопилось много, молиться придется долго. Одна война чего стоит, всю жизнь будешь молиться – не замолишь. – В груди Распутина снова возник злой, мелкий, торжествующий какой-то смешок. – М-да, война стоит многого. И если бы не эта стерва Фунька, которая пырнула меня ножиком, я бы не допустил кровопролития, отвел бы войну от России. Но не пришлось. – «Старец» сожалеюще крякнул. – Разные Сазоновы и иже с ним все-таки сгоролили войну.

Если раньше Распутин просто не любил министра иностранных дел России Сазонова, то сейчас ненавидел его, не переносил даже фамилию: когда слышал – дергался, – не мог простить, что тот не пускал его даже на порог своего министерства, дюжие охранники-полицейские разворачивали Гришку на сто восемьдесят градусов прямо в вестибюле и придавали ему ускорение, чтобы тот побыстрее одолел расстояние до двери и мог с ходу распахнуть ее.

«Старец» не выдержал, проскрипел недовольным изменившимся голосом:

– Эти вот Сазоновы да всякие друзьяки, находящиеся рядом, бед и наделали. Ох, каких бед наделали. – В голосе Распутина появились жалостливо-слезные нотки, лицо его перекосилось. – И беды эти надо поправлять. Кто, как ты думаешь, может это сделать? Царь? Ни за что на свете, он просто не справится. Только царица. Она у нас мудрая. Это действительно будет вторая Екатерина, вот увидишь, Феликс. Чего молчишь?

– Слушаю вас, потому и молчу.

– А я думал, не согласен со мною. – Распутин продолжал гипнотизировать Юсупова, смотрел на него не отрываясь, покачиваясь на ногах, под ступнями у него сухо потрескивал пол. – Последнее время мама управляет всем сама, и чем дальше будет – тем лучше. Перво-наперво она этих мокрогубых говорунов из Государственной думы разгонит – к черту их всех! – Голос у «старца» истончился, сделался резким. – Тоже выдумали, проходимцы, против помазанника Божьего выступать! Гавкают и гавкают с трибуны, ничего не боятся. Пора их приструнить. Сгрести в один мешок, словно собак, и в воду! – Распутин ненавидел Государственную думу, слишком часто оттуда в него летели стрелы. – Всем, кто против меня выступал, кто кричал, – плохо будет!

Он вздернул крепкую, сложенную ковшиком руку, собрал пальцы в щепоть, хотел было перекрестить пространство, а вместе с ним и «думских говорунов», но задержался, из глаз его полился страшноватый колдовской свет, и сам он, распалившийся, с приподнявшимися на голове волосами, сделался страшен.

«Господи, где я, что со мной? – мелькнуло в голове у Юсупова тревожно. Распутин все-таки достал его, проник внутрь, родил страх. – И почему я слушаю эту нечисть?»

Распутин распалялся все больше и больше.

– Я точно зверь затравленный, все меня загрызть хотят! – выкрикнул он. – И все твои эти, Феликс… из твоего роду-племени – аристократы, мать их! Я у них словно кость в горле! А простой народ меня уважает. Здорово уважает. За то, что я в мужицком кафтане да в смазных сапогах у самого царя с царицкою бываю, советником у них заделался. А почему бы мне и не сделаться, если на то милость свыше имеется? А? Дал мне Господь силу, вот я ею и пользуюсь. Я все вижу и все знаю! Про всех! Ты веришь мне, Феликс?

– Верю, – отозвался Юсупов.

– Не слышу бодрости в голосе!

– Верю, – более бодро и громко отозвался Юсупов.

«Старец» глубоко вздохнул – затянулся так, что в груди у него что-то захрустело, потом возник глубокий булькающий звук – легкие у Распутина были все-таки надсажены ночными попойками, та нагрузка, которую он давал себе, была непосильной для любого другого человека – никто ее не выдержал бы, а Распутин выдерживал.

– Или вот, – взмахнул он рукой. – Все просят меня дать свободу евреям. Отчего же, как мне кажется, не дать, а? Такие же люди, как и мы, такие же Божьи твари… Так что работы у меня, Феликс, будет полным-полно. А помощников нету, все приходится делать самому – сам да сам… А сам-то я везде поспеть не моху, не сороконожка, у меня всего две руки, две ноги. А вот на тебя надежда есть большая, ты смышленый, ловкий, из тебя хороший помощник получится. А, Феликс?

– Я попробую, – бесцветно произнес Юсупов, – я буду стараться.

– Постарайся, постарайся, – благожелательно отозвался на это Распутин, вновь с сипеньем втянул в себя воздух. – Я тебя познакомлю с нужными людьми – эти знакомства всегда тебе пригодятся в жизни. И деньги еще заработаешь… А? – Он испытующе глянул на Юсупова, сузил глаза. – Хотя деньги тебе, пожалуй, ни к чему, у тебя своих полно. А богатства, камней разных, золота небось больше, чем у царя-батюшки… А? Деньгам всегда можно будет найти применение, Феликс. Бедным, в конце концов, отдашь. Бедному человеку лишняя денежка никогда не помешает… Мне, например.

Распутин не выдержал, захохотал, запрокидывая голову назад и прикрывая рукой