Кастро – Хрущеву 31 октября:

«Уважаемый товарищ Хрущев, я получил письмо, написанное 30 октября. Вы считаете, что мы совещались перед тем, как принять решение о вывозе боеголовок с Кубы. В новостях, которые прибыли на Кубу, говорится о моем согласии, которое я якобы дал 27 октября. Не знаю, какие Вы от меня новости получали 27 октября, кроме моего письма, которое пришло к Вам именно 27–го.

Единственное, что мы собирались делать, товарищ Хрущев, – это готовиться к борьбе. На Кубе было только одно волнение – волнение битвы. Когда, по нашему мнению, атака врага стала неминуемой, мы были готовы ее встретить, и советские силы, которые были на Кубе, были готовы нам помогать. Опасность не могла нас остановить, потому что мы слишком долго были на этой земле и привыкли к ней. Я видел слезы в глазах многих людей, кубинцев и советских, которые готовы были умереть за независимость, удивленных неожиданным решением вывода войск.

Вы, может быть, не понимаете даже уровня патриотизма кубинского народа, с которым он готов был защищать Родину.

Может быть, мои слова, написанные в том письме, были Вами неправильно поняты из–за перевода, может быть, из–за того, что Вы их невнимательно читали, может, из–за того, что я хотел слишком много сказать в этих коротких строках. Однако Вы не сомневались в принятии этого решения. Не думаете ли Вы, товарищ Хрущев, что Вы слишком эгоистично отнеслись к нам, к нашему щедрому и храброму народу, только из–за риска, с которым Вы можете столкнуться? Мы знаем, что Вы не специально игнорировали Кубу в течение переговоров. Однако мы просим, чтобы Вы не вывозили ракеты. Что нам делать, если нападение все–таки состоится? Нам кажется, что империалисты могут блокировать все решения и заставить принять их условия, которые неприемлемы для СССР и Кубы.

И что делать, если какие–нибудь сумасшедшие начнут войну? Вы сами говорили, что любая обычная война очень быстро превратится в ядерную. Я не понимаю, как мы могли с Вами не посоветоваться по поводу принятого Вами решения.

В этой ситуации ничто не может мне доказать, что я ошибаюсь. Даже если бы Вы были полностью правы в принятом Вами решении.

Империалисты снова начали говорить о нападении на нашу страну. Однако кубинский народ, без сомнения, непреклонен в своем решении дать отпор врагу.

Мы будем бороться против сложившихся обстоятельств, но я считаю, что ничто не может разрушить дружественные узы между нашей страной и СССР.

По–дружески, Фидель Кастро».

«Хрущев послал свои „примирительные письма“ Кеннеди, вовсе не уведомив Фиделя, – рассказывал мне Николай Леонов. – Кастро, безусловно, был разгневан. Я хорошо помню лозунг, который тогда пестрел на Кубе: „Никита, Никита, локеседа, но се кито“. Он означает: „Никита, Никита, если ты что–то подарил, не забирай это обратно“. Переговоры между кубинцами и нашими представителями по окончании Карибского кризиса проходили крайне тяжело. Приведу один случай. Его рассказал один мой товарищ, который был переводчиком на этих переговорах. Уровень недоверия, непонимания в позициях сторон был таким, что однажды Че Гевара вынул из кобуры свой пистолет и предложил нашему переводчику застрелиться. Хотя тот ни в чем не был виноват. Фидель Кастро, по моему мнению, вышел единственным с честью из этой операции. И стал выигравшей стороной. Впервые в мировой истории американцы отказались устраивать интервенцию в Латинской Америке, когда они были готовы к этому. До этого они всегда руководствовались доктриной Монро от 1823 года – Америка для американцев. А тут они были вынуждены отступить. И то, что Куба после ракетного кризиса существует уже 45 лет, говорит о том, что выиграл именно Фидель. Его позиция в те дни была абсолютно безукоризненной».

Поэт Евгений Евтушенко, побывавший на Кубе вскоре после Карибского кризиса, вспоминал: «Переговоры (Хрущева и Кеннеди. – М. М.) шли через голову кубинцев, и это их оскорбило. Фидель вообще исчез на несколько дней, по слухам, скитаясь где–то с полной выкладкой по тропам Сьерра–Маэстра с горсткой наиболее преданных соратников. По улицам Гаваны расхаживали колонны вооруженных автоматами Калашникова кубинцев, требуя объявить войну американскому империализму и распевая: «Somos socialistas, palante! palante! Y al que no le guste, que tome purgante!» («Мы социалисты! Мы встали с колен. А те, кому не нравимся, пусть пьют пурген!») – и над бывшим «Хилтоном», переназванным «Гаваной либре», на бреющем пролетали американские самолеты, отчего на мои белоснежные брюки написал шестилетний сынишка корреспондента «Правды» – будущий премьер–министр перестройки и отец нового русского капитализма (Егор Гайдар. – М. М.) <…>

Вернувшийся с гор Фидель, оскорбленный пренебрежением руководителей СССР к его мнению, произнес длинную антикоммунистическую речь с крыши своего джипа перед университетской лестницей. Заметив в толпе меня, спрыгнул на лестницу, потащил меня в гостиницу, где в номере мексиканского журналиста Виктора Рико Галана (впоследствии арестованного в Мексике за организацию подпольной школы) обрушил свое возмущение поведением советского правительства на мою неповинную голову, то и дело инстинктивно хватаясь за пистолет.

Я как мог старался объяснить Фиделю эту бестактность не злым умыслом, а дикой спешкой, ибо мир висел на волоске и могло бы оказаться так, что не уцелели бы ни Куба, ни СССР, ни Соединенные Штаты, ни весь мир <…> Когда мы на следующий день ходили выбирать натуру для совместного советско–кубинского фильма, бродя по гаванскому почти пустому многоярусному рынку с Калатозовым и Урусев–ским, женщины из очередей кричали нам: «Русос, гоу хом!», и Калатозов (легендарный советский режиссер, снявший фильм «Летят журавли». – М. М.), никак не ожидавший этого, горько плакал, как ребенок. Срочно присланный советский пропагандистский фильм о счастливой жизни в СССР, где на экране перед голодными кубинцами проплывали запеченные целиком гуси и поросята, стерляди и осетры, горы овощей и фруктов, блюда с черной и красной икрой, вызывал только вполне понятное раздражение. Одна негритянка издевательски заорала в кинозале: «Кrushev, dame un peda–cito de queso!» («Хрущев, дай мне кусочек сыру!»)».

В период обострения кризиса Никита Хрущев командировал в Гавану первого заместителя председателя Совета министров СССР Анастаса Микояна, который, говоря совре

менным политическим языком, был «главным лоббистом кубинской революции в Кремле». Он прилетел в Гавану с целью успокоить Фиделя. Советские представители в Гаване, прекрасно зная психологические особенности Фиделя и то, как болезненно тот отреагировал на советско–американское соглашение, предупреждали Микояна, что главная проблема на переговорах будет заключаться в «характере Фиделя Кастро». Так и произошло. Было видно, как сдерживается Фидель во время переговоров, чтобы не перейти на эмоции. Во время одной из первых бесед Фидель категорически отказывался принимать у себя на Кубе инспекции, заявив, что кубинцы «имеют право сами защищать свое достоинство». Микоян написал в Москву, что в переговорах «не следует упускать из виду сложных личных качеств характера Кастро – его обостренного самолюбия». Вместе с тем для Анастаса Микояна была очевидна причина столь резкого поведения Фиделя: «…Кастро сильно переживает, когда он читает сообщения реакционных агентств, где его называют марионеткой СССР». В другой телеграмме в Москву А. И. Микоян отмечал, как тяжело ему приходится в переговорах с «горячими кубинскими парнями, у которых чувства зачастую пересиливают разум». «Люди они хорошие, но с тяжелым характером, экспансивные, эмоциональные, нервные, взвинченные, очень вспыльчивые, болезненно воспринимающие все до мелочей».