— Но она говорила совершенно серьезно, — едва слышно произнес Ренделл.

Глядя на лицо Ренделла, Обер тоже сделался серьезным.

— Может она имела в виду, что профессор Монти один встречался с Петропулосом.

— Никто из них с настоятелем не встречался, — мрачно заявил Ренделл, — и Петропулос никогда не видел арамейского текста на папирусах. — Ренделл помолчал. — Но он увидит. Потому что я сам собираюсь показать его ему. Профессор, как я могу попасть на Гору Афон?

НЕВЕРОЯТНО, НО ВСЕГО ЛИШЬ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ Стив Ренделл с удивлением понял, что попал в Средние Века.

Был солнечный, истинно греческий день, когда он прибыл к цели своего путешествия, в монастырь Симопетра, древнее сооружение из камня и дерева, с галереями и висячими балконами, прижавшееся к скале в двенадцати сотнях футов над уровнем Эгейского моря.

Неся с собой легкую сумку, в которой была лишь смена одежды и некоторые купленные в Париже туалетные принадлежности, а также свой портфель с кодовым замком, Ренделл устало тащился по пыльному двору. Перед ним шел отец Спанос, одетый в фиолетовую рясу монах средних лет, встретивший гостя, когда тот прибыл на муле, сопровождаемый косоглазым, пропахшим чесноком молодым местным проводником, Влахосом.

— Следуйте за мной, следуйте за мной, — не оглядываясь, пропел отец Спанос на своем английском с жутким акцентом, и Ренделл, которому уже не хватало дыхания, начал подниматься за проворным монахом по крутым, шатающимся деревянным ступеням.

Снизу до них донеслись тяжелые, неспешные удары, эхо от которых напоминало пронизывающий до мозга костей колокольный звон.

Ренделл приостановился, удивленный звуками.

— Что это? — спросил он.

Дошедший к этому времени до конца лестницы отец Спанос прокричал вниз:

— Второй призыв семандрона — деревянным молотом бьют по кипарисовым доскам. Первый призыв звучит в полночь. Второй — сразу же после полуденной трапезы, после него читают часослов и служат литургию. Третий, последний, прозвучит перед заходом солнца.

Ренделл наконец-то добрался до верхней площадки лестницы.

— И как долго будет идти эта вторая служба?

— Три часа. Но не беспокойтесь, настоятеля Петропулоса вам не прийдется ждать так долго. Он уже ждет вас. Его молитвы будут краткими. — Монах оскалил свои острые зубы. — Проголодались, так?

— Ну…

— Еда вам приготовлена. К тому времени, как вы закончите, настоятель тоже будет готов. Пошли.

Ренделл вновь поплелся за отцом Спаносом по широкому, сырому, оштукатуренному коридору, прерываемому покрашенными колоннами в византийском стиле и фресками святых с опущенными долу глазами.

В конце концов они добрались до гостевой комнаты, похожей на камеру-одиночку, с обязательной серой штукатуркой на стенах. В центре комнаты был длинный стол и две гладкие деревянные скамьи. На столе одиноко стояла оловянная тарелка и такая же миска с зелеными яблоками, сомнительной чистоты оловянная вилка и большая деревянная ложка.

Отец Спанос указал Ренделлу на место за столом.

— Сейчас вы поедите, — сказал гостеприимец. — После еды настоятель пригласит вас к себе, в комнату рядом.

— Как отец настоятель себя чувствует? Я слышал, последние пять лет он серьезно болел.

— Да, он чувствовал себя неважно. Кишечное расстройство. Иногда даже приступы брюшного тифа. Но наш отец настоятель выстоял. Климат, духовные упражнения, лекарственные травы и прикосновение к святым иконам вернули отцу настоятелю его силы. Он выздоровел.

— Он не выезжал из общины в прошлые годы?

— Нет, разве что два раза ездил в Афины. Но весьма скоро он планирует выехать за пределы Греции. — Отец Спанос повернулся и громко хлопнул в ладоши. — Сейчас послушник принесет вам еду.

— Пока вы не ушли, — сказал Ренделл, — еще один вопрос. Я слыхал, что женщинам запрещено пребывать на полуострове. Это правда?

Отец Спанос слегка кивнул и сообщил торжественным тоном:

— Эдикт был выпущен десять столетий назад. Никакая особь женского пола, людского или животного, не допускается в нашу общину. Три исключения. Однажды, в 1345 году сербский король высадился со своей женой на берег. В более поздние времена царица Елизавета Румынская прибыла в монастырь, равно как и леди Стратфорд де Реклифф, супруга британского посла, но их обеих повернули обратно. Кроме этих случаев, в которых Сатана явно приложил свое копыто, никаких других женщин здесь не было. Пример. В 1938 году в возрасте восьмидесяти двух лет здесь упокоился наш добрый брат Михайло Тольто. Он прожил здесь и умер, так и не видя женщин в течение всей своей жизни.

— Как такое возможно?

— Мать брата Тольто умерла родами. Он попал сюда ребенком, четырех лет от роду. Здесь вырос, дожил до старости, никогда не покидая этих мест, никогда не видя своими глазами женщины. Еще один пример. — Вновь острозубая ухмылка. — Один греческий гинеколог, которому до смерти надоели его пациентки, пожелал мира и спокойствия. Он прибыл на Афон в отпуск. Здесь, как было ему известно, никакая пациентка не сможет достать его. Мы не страдаем искушениями, приносимыми дочерьми Евы. Есть только братия и Господь. Надеюсь, вам понравится наше скромное угощение.

Не успел отец Спанос выйти, как появился скромный послушник в потертой рясе с едой для Ренделла. Все было очень просто: комковатая овсяная каша, куски вареной рыбы, привозной овечий сыр, очищенные овощи, черный хлеб, кофе по-турецки и апельсины. Анжела, равно как и проводник Влахос приготовили Ренделла к вареным осьминогам, но ничего подобного не было, за что он был особо благодарен. А кувшин с крепким красным вином делал еду более сносной.

Тем не менее, мысли Ренделла были заняты не едой, но событиями двухдневной давности, пережитыми им в Париже.

Анжела Монти предала его доверие. Она солгала ему. Она рассказала ему о своем посещении Горы Афон со своим отцом — единственного места на земле, куда доступ ей был заказан.

В течение всего тяжелого путешествия он был переполнен яростью, причем вся она была направлена против Анжелы. Ведь он так любил, так верил этой итальянке. Когда на прошлой неделе у него появился повод считать ее предательницей, ей удалось полностью убедить его в собственной невинности. И после этого он любил ее и доверял ей даже сильнее, чем раньше. И вот теперь — эта окончательная, уже ничем не объяснимая ложь.

В самых паршивых моментах своего путешествия из Парижа в Грецию, в своих бешеных диалогах, ведущихся про себя, Ренделл открещивался от Анжелы, называя ее безнравственной, продажной сучкой. Хотя сам он терпеть не мог называть так любую женщину. Но эти слова были проявлением его ярости, разочарования в женщине, которая, как он надеялся, была достойна его новообретенной веры и надежды в других людей.

В самом конце путешествия — по иронии, на земле, которая терпеть не могла женщин — эта единственная женщина занимала все его мысли. Если даже она никогда здесь и не была, Ренделл притащил ее с собой, но постепенно, вспоминая о ней, его ярость начала сходить на нет. Он даже попытался придумать какие-то объяснения ее лжи, поскольку до сих пор любил ее, но никаких объяснений найти не удавалось, ни единого.