В десять с минутами я оказался возле магазина, где отпускали хлеб гражданам, и увидел идущих рядом Костю и Угрюмого. Слава тебе, создатель: пока все шло гладко Через самое короткое время мы шагали уже втроем Не было ничего необычного в том, что по городу прогуливаются секретарь управы, старший полицай и сотрудник биржи труда.

– Вы для подкрепления? – спросил меня Угрюмый – Напрасно. Отдыхали бы себе. Поверьте, я сейчас предпочту оказаться у чертей на куличках, нежели с глазу на глаз с Земельбауэром.

– Можно без фамилий? – строго спросил я.

– Пожалуй, да, – ответил он, прошел некоторое время в молчании, а потом сказал: – В конечном итоге вы останетесь довольны мною. Я никогда не делаю того, чего не надо делать.

– Время покажет, – заметил Костя.

– И вот еще что, – заговорил вновь Угрюмый после длительного молчания.

– В его сейфе два отделения. Между ними горизонтальная полочка. Письма лежат в нижнем, среди порнографических открыток.

Мы вступили на пешеходный мостик, перекинутый через реку, я пошли гуськом. Здесь, ниже плотины, река была узкой и немноговодной.

На заречной стороне, едва мы вошли в поселок, из темноты нас повстречали два солдата с автоматами да груди. Мы без команды остановились.

Я внутренне напрягся, готовый ко всему. Костя лихо взял под козырек. Солдаты ощупали нас лучиками карманных фонарей и проверили документы у меня и Угрюмого. Костю не тронули. Один солдат сказал:

– Ин орднунг! Все в порядке!

Другой добавил:

– Кеннен геен! Можете идти!

Я, кажется, не дышал эти несколько секунд.

Когда мы отошли на приличное расстояние, Угрюмый покосился на меня и спросил:

– Что вы подумали в эту минуту?

Мерзавец! Он нутром чуял, что было у нас на душе. Я солгал:

– Не успел ничего подумать.

Угрюмый насмешливо фыркнул.

Костя вел нас по безлюдному поселку. Ни огонька, ни человеческого голоса, ни лая собаки!

Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.

Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.

– Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!

Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.

Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.

– Кто там? – послышался милый сердцу голос.

– Я, открой.

– Ах!

Я обнял ее в темноте и поцеловал.

– Что случилось? – испуганно спросила Гизела.

– Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.

В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:

– На пять минут?

– Да, дорогая. Не больше.

– Ты знаешь, – промолвила она, – эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.

Я встал и подошел к зеркалу, стоявшему на этажерке. Прядь над самым лбом выглядела очень неестественно на фоне моей темной, без единой сединки, шевелюры. Но ничего трагического в этом не было.

– Выдумщица, – сказал я и снова водворился на диван.

Час назад меня одолевали сомнения. Казалось, что затея моя неосуществима. Но сейчас все опасения улетучились. Гизела смотрела на меня доверчиво, ободряюще.

Я кивнул на коричневый чемодан, стоявший у стены между окнами.

– Так и не удалось сбыть парадный костюм мужа?

– Могу презентовать его тебе, – сказала она и рассмеялась.

Гизела не ведала, что я задал вопрос неспроста.

– Представь себе, не откажусь, – заметил я. – Но прежде хочу подвергнуть тебя короткому допросу.

– А это страшно? – ответила Гизела с веселым лукавством. – Меня никогда не допрашивали.

– Только условие – говорить правду!

– Как под присягой! – и она подняла вверх руку со сложенными крестом пальцами.

Я поймал опускающуюся руку и приложил к губан.

– Смешной ты, – проговорила Гизела. – Вламываешься ночью к одинокой, беззащитной женщине и пугаешь ее… Ну, допрашивай же! Прошло две минуты.

– Хорошо. Скажи: в каком отделе работал твой муж?

Гизела задумалась на минуту и сказала, что Себастьян Андреас служил в реферате четыре-а-два, в отделе четыре-а. Рефератом руководит и сейчас штурмбаннфюрер СС Фогт, а отделом – оберштурмбаннфюрер СС Панцигер.

– Земельбауэр знал твоего мужа?

Гизела сделала отрицательный жест.

– Но слышал о нем?

– О да!

– А Панцигера Земельбауэр знает?

– Только по фамилии. Дело в том, что Земельбауэр попал сюда из Кенигсберга. В Берлине он не служил.

Пока все шло лучше, чем я предполагал.

– Еще вопрос. Ты была в квартире Земельбауэра?

– Да. И не раз.

– У него есть сейф?

Гизела вздрогнула.

– Сейф? Да, конечно. – Гизела так посмотрела на меня, будто хотела заглянуть в самую душу, и с тревогой спросила: – Что ты задумал? Он же начальник гестапо! У него во дворе караул. Часовой в прихожей. Еще денщик.

Еще повар. Все вооружены.

Пришла моя очередь рассмеяться:

– Ты подумала, что я собираюсь совершить налет на дом начальника гестапо?

Гизела кивнула и закусила нижнюю губу.

– Нет, дорогая, у меня и в мыслях этого нет. Просто надо проверить кое-какие сведения.

– Это правда?

– Клянусь прахом дорогих моему сердцу предков, – сказал я и встал. – Вот и весь допрос. Ты не сердись, что я побеспокоил тебя. Мы, возможно, вернемся еще к этому. А теперь просьба: побереги костюм мужа. Он понадобится, но не мне лично.

На лицо Гизелы вновь легла тень.

– Я подумаю, – сказала она, но сказала это так, что я уже не сомневался в положительном решении. – Ты уже уходишь?