— Привет, Воробышек.

— Привет, Люков.

Нас окружает ночь — тихая, спокойная, с приятными звуками наступившего праздника. Где-то на улице гости смехом празднуют пришедшее Рождество, затягивают песню, но долетающие в комнату звуки едва ли способны разуверить, что в этот миг мы во Вселенной одни. Я смотрю на Илью, на то, как он затаил дыхание, остановив на мне взгляд, на сильные руки с обозначившимися мышцами, упирающиеся в дверной проем по обе стороны от меня, на длинные пряди волос, упавшие на лоб… и шагаю к нему навстречу. Сама. Привстав на цыпочки, тянусь губами к его обманчиво твердым губам, вскидываю руки и обнимаю свою любовь за шею со всем расцветшим во мне чувством, на которое способна.

И он встречает меня. Прижимает к себе крепко-крепко, впиваясь в губы, отрывая от пола. Легко подхватив на руки, уносит в комнату, кладет на постель, а сам садится рядом. Нависает сверху, медленно распахивая полы моего халата. Вдоволь насмотревшись на меня в темноте, говорит с многообещающей улыбкой, опуская ладони на голую грудь:

— Надеялась спрятаться от Серого Волка, птичка? Не выйдет.

* * *

Она вновь готова принять меня. Просто чудо, сколько в Воробышке живой чувственности и желания. Она гладит горячими ладошками ключицы, сидя на моих бедрах, целует плечо, а я в тысячный раз задыхаюсь от ее ласки. Теряю голову от шелеста ее дыхания, от ощущения мягких губ на своей коже, от серого хмеля глаз… От того, как она сейчас от меня близко.

Непослушный рассудку шепот срывается с губ вместе с выдохом.

— Женя, я хочу тебя…

Я обхватываю ладонями лицо птички и скольжу ртом вдоль линии ее скул. Запрокинув подбородок, спускаюсь к нежному горлу. Прижимаю девчонку к себе, прогибая стройную спину в талии, сдерживаясь из последних сил, чтобы не войти в нее.

— Я знаю, — игриво выдыхает плутовка мне в лицо. — Знаю… — кусает за мочку уха, приучая к новой ласке, целует в висок, подбираясь ладошками слишком близко к напряженному паху. Дразняще царапает ноготками кожу, полным желания голосом заставляя сердце плавиться в беснующемся пламени. Вынуждая тело замереть в предвкушении долгожданного прикосновения.

— Я знаю, что хочешь. Я чувствую.

— Смелая, да?! — я ловлю сводящие меня с ума запястья, опрокидываю девчонку на постель и закидываю ее руки над головой. Прижимаюсь к ней, доказывая, как она права. — Чувствуешь? — трусь об ее бедра, вдыхая у шеи птички пьянящий запах. — Знаешь?.. — спускаю губы к груди, до последнего удерживая ее взгляд. — Сейчас посмотрим, насколько ты смелая!

Ее грудь куда совершеннее, чем я мог представить, не зря Ящера потряхивало от одной мысли о том, что я касался воробышка. Я ненавижу его, но понимаю: мне тоже навечно уготована участь быть ревнивцем. Я пробую ртом ее приятную тяжесть, прихватываю губами соски, обводя языком широкие ореолы. Опускаю голову к животу, пробуя каждый сантиметр шелковой кожи на вкус, навсегда стирая из памяти птички прикосновения меченого ублюдка. Скольжу руками вдоль податливого тела, жадно оглаживая бока, играю зубами и языком с сережкой в пупке, в какой-то миг снова заставив девчонку отпустить на выдохе короткий смешок.

Но едва моя ладонь проникает между ног птички и требовательно раздвигает их, раскрывая ее навстречу моему голоду, она затихает, сжав мои плечи.

— Илья, не надо… — сбивчиво шепчет, зарывая пальцы в волосы, сгибая и сводя колени, и я, чувствуя ее смятение, тут же поднимаюсь к губам.

— Поздно, моя девочка! Ну, чего испугалась? Все хорошо… — успокаиваю воробышка долгим поцелуем, чтобы после, заручившись согласием расслабившегося тела, вновь продолжить ласкать ее.

Время — давно за полночь, наша постель неприлично смята, и птичка, обнаженная и открытая, с разметавшимися волосами, в сбитых простынях при свете луны видится мне самой красивой и желанной. Я целую ее колени, раскрываю бедра… И дарю моей рассветной ту ласку, которую привык получать сам. Впервые в жизни чувствуя потребность познать женщину по-настоящему.

— Ох! — выдыхает воробышек, выгибается навстречу моим губам, громким вздохом встречая приникающий к ней поцелуй. — Люков, ты… с-сошел с ума!.. — потрясенно шепчет и тут же наполняет ночь рваным дыханием, все смелее отдаваясь на волю зарождающемуся удовольствию и ласкающему ее рту.

— О да-а… — закрывает глаза, запрокидывая голову, сжимает ладони в кулачки, и я спешу оторваться от нее, чтобы накрыть ее тело своим.

— О нет, воробышек! — говорю, глубоко проникая в нее, и, лишь ударившись с первым долгожданным толчком, встретив ее задернутый поволокой взгляд, не сдерживаю хриплого стона. — А вот теперь, моя хорошая, «да»…

* * *

Она спит. Прижавшись спиной к моей груди, доверчиво накрыв мою руку, покоящуюся на ее животе, своей ладонью. Мы так ничего и не сказали друг другу: я просто обнял птичку, притянул к себе и позволил уснуть, перебирая пальцами ее волнистые волосы. Не спеша поднимая их с плеч вверх по прядке, открывая своим осторожным губам нежную шею.

У воробышка красивая линия плеч, тонкая гибкая талия, а попа… — странно, но то, на что я сейчас смотрю, то, что доверчиво прижимается к моему паху, греясь в его тепле, задницей не обзовешь, только таким, непривычным для меня словом, — попа у моего воробышка перевернутым сердечком, упругая и в то же время мягкая, с ямочками над ягодицами, с такой гладкой кожей, что так и напрашивается на ласку.

Я осторожно освобождаю свою ладонь из захвата и касаюсь ее. Как вор крадусь пальцами по коже, перебегая с ягодиц на внутреннюю часть бедра. Уткнувшись подбородком в затылок птички, закрыв глаза, отдаюсь чувству покоя и тлеющего удовольствия…

— Ты… неугомонный, Люков, — урчит она довольной кошкой, подставляя плечо, а затем и шею для поцелуя. — Сумасшедший… — шепчет в короткий вздох, когда я, не выдержав пытки так и не стихшего желания, снова наполняющего меня томительной болью и жаждой исцеления, толкаю ногу сонного воробышка вверх и вхожу в нее сзади, положив ладонь на живот и крепко прижав к себе… — Совершенно невозможный…

А после она вновь засыпает — быстро и тихо, легко позволив вытереть себя и убаюкать у груди. У нас обоих был трудный день, усталость наконец смаривает меня, но что-то в калейдоскопе сегодняшних событий, лентой мелькнувших перед глазами, какая-то неясная деталь, затертая встречей с Ящером, упрямо удерживает сознание от того, чтобы вконец отдаться на волю сна.

«Смотри, какая девочка, куколка! А ты, херов ёбарь, шмоток пожалел, с сумками заставил бегать… Видел бы ты, что я ей покупал, под ноги псиной стелился. Никого так не обхаживал, как ее… А она не взяла, побрезговала от Игорька-то колечко принять. Сбежала…»

Она только что уснула, это жестоко вновь будить ее, но внезапное желание одарить птичку просто нестерпимо, и я покидаю постель на минуту, чтобы найти свою куртку, а в ней золотой подарок Байгали. Воробышек даже не слышит, когда я надеваю аккуратные часики на ее безвольное запястье…