Все самые тяжелые и ответственные работы первых пятилеток легли на плечи заключенных.

Сколько их вообще было в сталинской России?

В Карлаге говорили, будто, по данным иностранной печати, общее число заключенных в советских концлагерях определялось в 25–30 миллионов. Так ли это – я не знаю. Академик Сахаров, отец советской водородной бомбы, в своем известном письме-трактате о судьбах общечеловеческой цивилизации, адресованном советскому правительству и общественности всего мира, называет меньшую цифру, 10–15 миллионов. Но и это равняется населению средней европейской страны.

И другие цифры приводит Сахаров. Одних только членов партии было репрессировано в сталинщину миллион двести тысяч.

Из них расстреляна ровно половина – шестьсот тысяч. Из остальных вернулись живыми после реабилитации всего лишь пятьдесят тысяч.

А сколько полегло нашего брата – беспартийных? Сколько миллионов?..

Мне рассказывали, как в одном из лагерей, занятых прокладыванием через сибирскую тайгу железнодорожного пути, начальник пункта заявил заключенным: «Мы построим, хотя бы вместо каждой шпалы лег труп».

И ложились трупы.

…В 1969 году мы с женой35 путешествовали на туристическом теплоходе по Волге, Каме, Белой. Чудесные были виды, особенно крутые и высокие берега Камы, одетые в осеннее золото и пурпур. Культурником и гидом нашим оказался старик-пенсионер с бритым неприятным лицом, в поношенной фетровой шляпе, с которой почему-то была снята лента. Как-то, очевидно, подвыпив, он завязал со мной дружескую беседу, сообщил, что в молодости работал в органах. И, ухмыльнувшись, сказал между прочим, что в лагеря при Сталине сплошь и рядом сажали только потому, что нужна была рабочая сила.

На следующий день, проспавшись, видимо, он вспомнил, что накануне болтал лишнее, и при встрече со мной на палубе шарахался, как от зачумленного.

Он мог бы еще добавить, мой авторитетный собеседник, что зачастую массовые аресты производились по специальной разнарядке, что следователи должны были выполнять (и, конечно, с превышением – плановое хозяйство!) спущенный сверху план. Иные из намеченных жертв спасались тем, что, случайно узнав о предстоящем своем аресте, уезжали куда-нибудь подальше, в глушь. Никто их потом не преследовал.

Следователи сталинских времен любили острить: «Был бы человек, а дело найдется».

Мучительно стараясь понять и осмыслить то, что творится в моей стране, временами я доходил до философии незабвенного Васисуалия Лоханкина. На костях безвестных рабов были построены египетские пирамиды, римские дороги и акведуки, думал я. На костях крепостных мужиков вырос Петербург, нынешний Ленинград. Кто вспоминает сейчас об этом?

Быть может, и сталинский социализм, которого не предвидели ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин, должен быть вот так же построен на наших костях? Может быть, такова историческая закономерность развития человеческого общества?

Может быть, в этом сермяжная правда?

45

Дважды на своем веку пришлось мне видеть Сталина и дважды слышать его голос.

Как-то – было это в двадцатых годах – редакция «Известий» послала меня дать «впечатления» о не помню каком Всероссийском съезде Советов, на котором с докладом должен был выступить Сталин. «Впечатления» были тогда моим газетным амплуа. Из года в год, 1 Мая и 7 Ноября, ходил я со специальным пропуском на Красную площадь впечатляться традиционными, происходившими по установленному регламенту военными парадами, а затем казенными демонстрациями трудящихся. Всякий раз свои восторги передавать по-новому. Впечатлялся всевозможными съездами, конференциями, совещаниями, слетами, происходившими то в Кремле, то в Большом театре, то в Колонном зале Дома союзов.

На сей раз съезд собрался в Большом театре. Ярко освещенный, малиновый с золотом многоярусный колодец зрительного зала сверху донизу был полон народа, сидящих рядами делегатов и гостей. Вместе с другими газетчиками я устроился в глубокой яме оркестра, под самой рампой, и мне отлично был виден стоящий на трибуне вождь. Черный ежик волос над низким лбом, густые черные усы грузинского духанщика. Простая светло-серая тужурка, воспетая Анри Барбюсом. Трудно было представить себе улыбку на спокойном, холодном этом лице. «Вы обращали внимание на профиль Сталина? Ведь это профиль тигра», – сказала мне спустя много лет Анна Васильевна.

Его встретили умеренные рукоплескания зала – бурные овации пока еще не были предписаны.

Он стоял на трибуне и говорил спокойным, ровным, бесстрастным голосом, с заметным кавказским акцентом, заглядывая порой в разложенные листки, и примитивная, но стройная логика его речи невольно действовала на слушателей. В духовной семинарии в числе других предметов изучалась и логика.

Второй раз я увидел его через несколько лет, в тридцатых годах, на похоронах Максима Горького. Я уже не работал в газете, был свободным литератором, членом Союза писателей. Гроб с телом покойного, выставленный в Доме союзов, в Колонном зале, превратился в пестрый зеленый холмик из венков и живых цветов, среди которых с трудом можно было найти знакомое по бесчисленным снимкам усатое мертвое лицо с широкими ноздрями. Длинный зал между двух рядов могучих белых колонн, маслянисто отражающих огни многоярусных старинных люстр, был забит провожающими, главным образом литературной и артистической публикой. Мелькали лица знаменитостей. Торжественная висела тишина.

Мы – я и три других писателя, не помню, кто именно, – вчетвером застыли в почетном карауле по четырем углам пестро-зеленого холмика. Полагалось стоять так пять минут, затем места занимала следующая четверка. Внезапно легкое движение прошло по толпе, забившей белоколонный зал, ветерком пронеслось из конца в конец: «Сталин, Сталин», и, скосив глаз – двигаться не полагалось, – я увидел вождя. Сопровождаемый обычной своей свитой, он прошел совсем близко от меня в светло-сером полувоенном костюме, в сапогах с блестящими голенищами, некрупного роста. Прошел быстро, втянув в плечи голову с черным ежиком, казалось, весь настороженный, и остановился в ожидании недалеко от меня. Вокруг него засуетились. Минуты две спустя наши места у гроба заняли Сталин, Молотов, Ворошилов и Каганович. Можно сказать, я передал эстафету самому вождю. Полубог, небожитель неожиданно спустился с горных высот, покинул свой наглухо отрезанный от всех средневековый замок, чтобы проводить в последний путь Горького. Как, оказывается, любил Иосиф Виссарионович покойного Алексея Максимовича! Все с благоговейным умилением глядели на невысокую фигуру в светло-серой куртке, которая, слегка сутулясь, держа руки по швам, окаменела у гроба. И в таких же солдатских позах застыли верные соратники, связанные круговой порукой, – Молотов с его выпуклым дегенеративным лбом, пенсне и носом-пуговкой, в хорошо сшитом английском костюме, молодцеватый, в маршальской форме Ворошилов и почти не похожий на еврея Каганович в сталинской тужурке. Все они, подобно вождю, носили усы.

Высокие гости постояли в почетном карауле положенные пять минут, сошли с постамента и исчезли, точно и не было их вовсе. Незадолго до своей смерти Корней Чуковский35а, давая интервью