Оагейса), разделявших с ним тяготы заключения с 530 г., но теперь, ввиду осложнения обстановки, сочтенных новым вандальским царем слишком опасными для него. Детей казненного по его приказу Ильдериха Гелимер, однако, пощадил. Впрочем, не исключено, что они уцелели вопреки воле Гелимера. Многое говорит в пользу предположения, что брат царя, Аммата, которому было поручено убить их, пожалел своих юных племянников и племянниц или же отложил их казнь на потом, занятый решением военных задач, выполнение которых счел первостепенным делом. Не подлежит сомнению лишь то, что дети Ильдериха (число и пол которых точно не известны), после завоевания царства вандалов и аланов Велизарием, были доставлены в Константинополь. Там их, как правнуков (и правнучек?) римского императора Запада Валентиниана III (подлого убийцы «последнего римлянина» Флавия Аэция) и внуков (внучек?) западноримской принцессы Евдоксии (плененной Гейзерихом при разграблении Рима на Тибре в 455 г.), щедро одарили и держали в большом почете.

Расправившись с Ильдирихом, но пощадив его детей, Аммата, младший из братьев Гелимера, поторопился присоединиться к действующей армии. Ибо ему было суждено способствовать победе Велизария, что было совсем не просто. Даже веривший в судьбу не менее слепо, чем язычники-эллины, Прокопий, при написании своей истории вандальского «Рагнарёка» в Константинополе, через девять или двенадцать лет после «долгожданного возвращения Африки в лоно Римской империи», был вынужден немало попотеть над своим сочинением, чтобы сложить такое изобилие крайне счастливых совпадений в мало-мальски стройную систему:

«В тот день Гелимер приказал своему племяннику (? – В.А.) Гибамунду с двумя тысячами вандалов опередить остальное войско и двигаться по местности, расположенной слева (от «ромейской» походной колонны. – В.А.), с тем расчетом, чтобы Аммата из Карфагена, Гелимер (во главе вандальских войск, отозванных им с «мавританского фронта») – с тыла, а Гибамунд – слева, сойдясь вместе, окружили неприятельское («ромейское». – Примеч. авт.) войско. В этом тяжелом (для восточных римлян. – Примеч. авт.) случае мне пришлось подивиться мудрости божественной и человеческой. Бог, далеко предвидя будущее, по своему усмотрению определяет, как идти делам; люди же, совершают ли они ошибки или должным образом все обдумывают, не знают, когда что-либо случается, ошиблись ли они либо поступили правильно; они делают это, для того чтобы открыть путь судьбе, ведущей к тому, что было предрешено ранее…» (Прокопий).

Действительно, первоначально все складывалось в пользу несомненного и полного успеха вандалов. Мало того! С учетом сложного рельефа местности даже частичная победа одной стороны должна была неминуемо привести другую сторону к катастрофе. Ибо разыгравшаяся в тот день битва при Дециме и Мегрине произошла в местности, граничившей на западе с солончаковой пустыней, на севере – с Тунетским (Тунисским) озером, на востоке же – с речкой, впадающей в Карфагенский залив. Перед победителем открывался путь на «Карфаген – город хлебный», побежденному же, на открытой местности, безлюдной, пустынной, без деревьев и иной растительности (из-за засоленности почвы), ввиду отсутствия естественных прикрытий, где можно было бы в крайнем случае закрепиться, не приходилось ждать пощады от преследователей.

Но… человек располагает, а Бог (Фройя) располагает… То ли вследствие неясной, в условиях спешки, договоренности между Гелимером и Амматой, то ли из-за неверно переданного Аммате царским гонцом приказа Гелимера, самый младший, самый любимый брат Гелимера выступил из Карфагена столь поспешно, что даже не дождался подхода своих основных сил. В сопровождении лишь немногих воинов, севших на коней так же молниеносно, как он сам, Аммата поскакал навстречу приближавшемуся неприятелю, чтобы остановить его как можно дальше от столицы. Конечно, в мужестве Аммате не откажешь. Но его уверенность в собственных силах была явно чрезмерной. Все его сопровождение состояло из пары десятков всадников, а остальные воины Амматы выступили из Карфагена по его следам и двинулись на юг, чтобы нагнать своего военачальника, много позднее, да и то не правильным походным строем, а отдельными, разрозненными группами.

Ах, если бы стремительный Аммата остановился где-нибудь в пути, чтобы передохнуть, дождаться своих главных сил, привести свой отряд в порядок! Но история не знает сослагательного наклонения… С другой стороны, разве справедливо было бы требовать слишком многого от юного вандальского царевича, знакомого с римлянами лишь в лице местных православных епископов или писцов, но не знакомого с боевыми приемами служивших под «ромейскими» знаменами гуннов и герулов? Вот он и помчался с горсткой «вернейших из верных», «храбрецов и резвецов, красоты и узорочья вандальского», прямиком на авангард армии стратига Велизария, состоявший из ветеранов-пехотинцев под командованием оптиона Иоанна Армянина – «человека, в высшей степени разумного и храброго» (Прокопий), которому предстояло совершить еще немало громких подвигов на Африканской земле. Аммате удалось убить двенадцать самых храбрых римских пехотинцев, сражавшихся в первых рядах, после чего, однако же, «он пал и сам, проявив себя в этом деле как прекрасный воин» («Война с вандалами»). Эта оценка доблести вандальского царевича из уст Прокопия, представителя противной стороны, поистине многого стоит. Тем более что Аммата был далеко не последним вандалом, павшим в этой войне за Африку. Да и вообще далеко не последним германцем, павшим смертью героя в завершивших «германский период позднеантичной истории» войнах с «ромейскими» реваншистами, вознамерившимися силой возвратить себе власть над «миром». Вскоре столь же геройски пали, в боях за Италию, отважные остготы Тотила и Тейя… Впрочем, если вдуматься – что пользы было в проявленном ими героизме? Все равно ведь победили не вирильные и маскулинные германские герои, а «ромейские» кастраты Иоанн, Нарзес и «иже с ними»…

Не тратя время на обирание трупов и захват пленных, оптион Иоанн со своими людьми бросился в погоню за вандальскими беглецами по дороге на Карфаген, по которой поднятый по тревоге карфагенский гарнизон шел, разрозненными отрядами, навстречу «ромеям». Шел фактически на заклание, ибо подтягивался к месту схватки постепенно группками по двадцать-тридцать воинов. Не зная обстановки, они оказывались перед лицом атаковавших их в победном опьянении, залитых кровью римских ипаспистов. Не в силах оказать сопротивление, вандалы показали тыл и обратились вспять, под защиту карфагенских стен. «Ромеи» гнали безоружных «варваров» перед собой, словно овечье стадо. В тот день «ромейские» мечи сняли богатую, кровавую жатву – как на самой дороге, так и слева да и справа от нее. Вся местность была густо усеяна телами вандалов, пытавшихся найти спасенье в бегстве, оказавшимся для них, однако, «гиблым» (как писал Эсхил в своей трагедии «Персы»)…

Между тем настал условленный час битвы, и Гибамунд в соответствии с полученным приказом напал на фланговое прикрытие «ромейского» войска – шесть сотен гуннов-«массагетов», гнавших своих скакунов по необозримым ливийским просторам, не имея визуального контакта с главными силами восточных римлян и ничего не зная о самоубийственной стычке всадников Амматы с пешим отрядом армянина Иоанна. Грозный гуннский «царь-батюшка» Аттила