Тем не менее кто может усомниться в неисчерпаемой жизненности и великой судьбе русского народа ввиду этого примера Червонной Руси. Немцы становятся превосходными французами через два столетия, как в Альзасе, французы отличными англичанами, как в новом Орлеане, поляки — ревностными пруссаками, как в Силезии. Но вот два клочка, оторванные от России, один вчера, другой шесть веков тому назад, — и нельзя сказать, в каком из этих обрывков русское чувство сильнее, который из них с большим нетерпением ожидает сращения с родным деревом.

Первый шаг, предстоящий современной России, если она пойдет по своему историческому склону, — освобождение прикарпатской Руси и Измаила. До того времени можно и нужно помогать славянам, как людям, и сближаться с ними, но нечего говорить о славянстве и тем менее — толковать о не существующем раздельно, недоступном для нас и потому фантастическом покуда восточном вопросе.

За исключением Червонной Руси, польская Галиция все еще остается сторожевым постом неприятеля по сю сторону Карпат, т. е. можно сказать — неприятель стоит в «естественных» пределах России, дожидаясь благоприятных обстоятельств. В этом углу сосредоточивается главный фокус наступательной силы против нас, как в углу противоположном, на юго-восточном загибе Карпатских гор, лежит узел оборонительной неприятельской силы, заслоняющей от нас Балканский полуостров. Западная Галиция в руках Австрии есть ежеминутная опасность польского вопроса и европейской войны из-за него.

Пока не разрешено всеславянское дело, польский вопрос неотделим от восточного. Он служит во враждебных руках острием, которое можно направить в нашу грудь, как только мы пошевелимся в русском смысле, например, поднимем восточный вопрос. Кроме того, для Австрии польская будущность важна сама по себе — потому, что польская смута составляет единственное ее оружие против России, у которой целый арсенал всякого оружия против нее[168]. Понятно без объяснений, что тот день, в который установился бы сердечный мир между поляками и русскими, был бы последним днем знаменитого «дунайского союза». Перед всяким австрийским государственным человеком и всяким венгерским патриотом восстает такая дилемма: или Австрия овладеет польским вопросом и оградит им себя от грозной соседки, или Россия овладеет им, и Польша станет не стеною, а мостом между двумя массами славянщины — восточной и западной.

Едва ли Австрия может опасаться в польском вопросе серьезного противодействия Пруссии. Эта последняя так хорошо закрепостила свои польские области, что не рискует ими даже в соседстве независимой Польши; через несколько времени эти области станут такими же прусскими, как Силезия и Померания. Между тем все, что необходимо для обеспечения немецкого отечества со всеми его захватами, составляет нравственную обязанность Пруссии; когда станет очевидным, что восстановление Польши необходимо для ограждения Австрии, т. е. немецкого преобладания на Дунае, Пруссия будет вынуждена содействовать освобождению. Она не станет даже слишком упираться; независимая Польша для нее чрезвычайно выгодна. Восстановить Польшу немецкими руками — значит отдать ее на съедение Пруссии, значит пустить в полный ход «Drang nach Osten», сдерживаемый русской межой[169].

Очевидно, что по польскому, как и по восточному вопросу узел враждебного противодействия России лежит исключительно в Австрии. Прочие наши недоброжелатели в первом и во втором отношении только союзники ее, более или менее прочные, хотя без исключения искренние, пока их не увлекает какой-нибудь большой противоположный интерес.

На случай опасности Австрия держит в западной Галиции, если можно так выразиться, польскую смуту в виде экстракта: стоит подлить в него кипятку, и лекарство готово. Расчет ясен. В случае войны с нами Австрии нужно одно лишь, — чтобы польское восстание разлилось как можно шире, так же широко, по крайней мере, как в 1863 году, для отвлечения возможно большего количества русских сил с поля битвы, на котором будет решаться участь войны. Теперь польская окраина гораздо опаснее в руках внешнего врага, чем была в 1812 году, когда она бездейственно ожидала победы великой армии[170]; интеллигенция додумалась до настоящего средства, как действовать против нас. Каждая галицко-польская рота, вступающая набегом в русские пределы, немедленно обратится в полк, хорошо вооруженный на чужой счет. Рухавка[171] со скорострельными ружьями и твердым кадром не станет еще, конечно, хорошим войском, но будет совсем уже не рухавкой 1863 г. и заставит нас разбросать по краю еще больше действующих войск, чем при последнем мятеже.