- Ну вот, ты же сам видел действо русской тайной силушки… и ничего не надо выдумывать, глубоко верующие предки наши владели этой очистительной силой и старики сохранили для нас удивительные молитвы, сохранились иконы, сила эта не истрачена, не избылась, а живет и спасает… Идем же за Машенькой, она теперь в окошки все глазоньки проглядела, скучает о нас…

— Идем…

* * *

Окаемову некуда и не к кому было ехать: после всех лихолетий один остался он на земле. Они условились с Егором, что гостить он будет у них, и Илья Иванович явился в назначенный срок. С великим благоговением Окаемов обошел село, остановился у старого, обитого крашеными досками особняка, где когда-то жила Есенинская Анна Онегина, и начал читать поэму о ней… Потом они сидели втроем с Егором и Ириной ночью на скамейке над рекою, и он читал и читал удивительные стихи поэта, родившегося здесь и убитого за русский талант…

На квартиру Илью Ивановича определили к сестре Марии Самсоновны, ветхой старушке, доживающей век в одиночестве. Она отвела ему горницу и была несказанно рада живому человеку, да еще ученому и верующему. А через недельку, ночью явился вдруг Никола Селянинов. Изможденный, но такой же настырный. Уж если что задумал он сделать — не отговоришь, прет напролом, как его любимый трактор через густой лес, через любые препятствия… И ему тоже нашлось место у старухи Кондратьевны. Председатель сельсовета проверил документы у приезжих и успокоился, даже подговаривал, вместе с председателем колхоза, остаться насовсем, поредело село, и мужские руки нужны позарез для работы. Никола услышал, что бабы-трактористки уломали за войну один СТЗ и никак его даже в МТС не могут пустить в дело. За три дня он разобрал ржавый трактор по винтику, ездил в Рязань, что-то вытачивал, доставал запчасти, и еще три дня понадобилось ему, чтобы техника заработала. Весь чумазый, радостный, стремительный в деле, Никола снискал такое обожание вдов и девок, что не знал, куда от них схорониться, испуганно говорил Быкову:

- Дак меня ж Настюха дождалась, х зиме свадьба будет, а туг прям хоть убегай. Глазами местные девахи всего прожгли, как с огнеметов…Не-е, брат, Вологодчину свою не сменяю… вот малость уляжется там шум, и опосля нашей экспедиции махнем ко мне на свадьбу.

— Что же ты там натворил? — пытал Окаемов…

- Да ничего особенного, — отмахивался Никола и все же рассказал: — Скушно мне стало… мужики поголовно вино хлещут, дерутся, совсем война изломала души… раньше такова не было. Калеки спиваются… Я, на это глядя, понял, что грехи им надобно отмолить, и давай ворочать… пробовал старую церковь отпросить и открыть, я же обещал тогда Арине-то церковь возвести и украсить… На меня ка-а-ак шикнули! Даже с району прилетели запрещать, гляжу, НКВД стало щупать и крутиться возле… Понял — загребут.

- И ты уехал ко мне?.. — спросил недоверчиво Егор, он- то знал Николу.

- Ага… как бы не так. Я прошелся по деревням и собрал десяток здоровых мужиков, разжег их малость идеей… а поначалу провел беседы с их матерьми и бабками: они горой за меня… кто и пытался из мужиков отговориться — их допекли дома и спровадили со мной…

- Ну?! — раззадоривал Егор.

— Вот тебе и ну! Возвели мы за пять дней церкву в густом лесу на широкой поляне, махом… как сама росла. Глядим, стали подходить к нам помощники со всех сторон, даже за сто верст прослышали и прут со своими топорами, пилами… кто уж иконы несет, кто утварь, из одной глухой деревни старого попа привезли на телеге, он скрывался там от гона властей… Да как загудело кругом! Мы еще купол возводим и крест на подъем вытесываем, а вокруг табор партизанский и душ на полтыщи… еду нам тащат, криком кричат, крестят и кланяются, как святым каким-то… Успели только открыть и освятить, успели люди помолиться, да нагрянули аж из самой Вологды обкомовские уполномоченные, милиция, давай окружать нас и теснить… выискивать зачинщиков смуты… Сговорили: «вы, мол, разойдитесь, а храм не тронем, мол, уважаем ваши религиозные чувства — ходите, молитесь»…

Меня мужики спрятали заранее, сами ушли от греха, а бабок не трудно было надурить. Поверили, разошлись… а в ночь храм запылал, и на нас же свалили, мол, свечи оставили непотушенными, оттого и сгорел. Сожгли, гады! Ну, погодите… спичек не хватит, я вот вернусь с этой нашей битвушки, понастроим с мужиками храмов по всем лесам, до самого Архангельска. Опять взялись давить народ. Ироды…

- Война-то кончилась… — сухо проговорил Окаемов, — сила народа им уже опасна и вера тоже… Безверными и пьяными легче управлять, воровать легче… И поднялась же рука поджечь. Что ж за нелюди сидят в этих райкомах и обкомах… Ведь вологодские же, русские?

- А то кто же… Нашенские дураки… коренные… Тьфу! Ну погодите, не знают они нас, позабыли в спеси…

* * *

Васенька привычно открыл глаза на рассвете. По селу горланили петухи, и утренний ветерок будил, шелестел листьями берез за окном. Он быстро оделся, наскоро позавтракал и тихонечко вышел в знобкую свежесть. Взял прислоненное к дому удилище, с вечера припасенных червей и сбежал тропиночкой к сонной реке. И остановился, очарованный. И реку, и луга за ней, и леса скрывал серебристый, просвеченный зарей туман, колышущийся и призрачный, протронутый от дремы ветерком… Васенька прибежал на свое заветное место у коряг, размотал и забросил удочку. Поплавок шевелило течением и дрожью от попыток мальков сорвать тугой комок навозного червя.

Ему было жалко насаживать этих червяков на крючок, он молил у Бога прощения за каждую живую тварь, пусть неразумную и подземную, но творение Его, и значит, червяки для чего-то нужны, раз созданы… Молился и каялся за каждую пойманную рыбу, она тоже хотела жить, и сам он, своими руками, прерывал это чудо, прерывал вынужденно, чтобы накормить семью, ему было жаль рыб и страшно за свои действия. Он боролся со страстью в своей душе, с соблазном ловить больше, чем необходимо; а маленьких рыбок всех выпускал и любовно глядел, как они стремительно уходят в глубину из ладошек…

Солнце все ярче озаряло восток, рыба плескалась в реке, но почему-то не клевала на его приманку. Он поменял насадку, место, но все равно поплавок недвижимо лежал на воде. И Васенька забеспокоился, в мельчайших явлениях он стремился отыскать глубокое и тайное значение. Он был убежден, что ничего просто так не бывает, и всему есть особое предвестие, только надо внимательно следить за окружающим миром и видеть тончайшие приметы, говорящие о многом. Вот и собака не с ним, куда-то ушла из дому, при спуске с обрыва упал и больно ушиб коленку, до крови уколол палец крючком, и вовсе не ловится рыба… Вот уж солнце согрело своим теплом его лицо, осияло клочья тумана над рекой и ослепило радостью дня… Васенька решительно смотал удочку, выпустил жить всех червей в сырую землю у воды и быстро побежал за деревню в лес, к своему сокровенному месту.

Еще весной, когда они с бабушкой Марией собирали первые травы и корешки, он случайно увидел в обрыве вымытый половодьем из толщи земли, из былых веков, удивительно красивый камень. И память Васи озарило тем чудным явлением к старцу Илию Богородицы, свидетелем коего были они с бабушкой. Он ничего не сказал Марии Самсоновне, а в свободное от домашних забот время пришел сам к камушку, долго стоял над ним, трогал его руками, и удивительные высокие мысли, совсем взрослые мысли рождались в его голове. Он скучал по отцу, по Илию и монастырю, по Никите и бельцам и не чаял, как снова встретиться с тем миром, где он был, как вернуться в монастырь к дедушке. И он сам придумал это…