На следующее утро он пришел к обрыву и подступился к заветной мечте… Камушек был овальный плоский, из молочного кварца… Неведомая сила притащила его ледниками с севера и сокрыла на тысячелетия в недрах до победного весеннего половодья, обвалившего стены и омывшего грязь с кварца до белизны света…

Васенька изо всех силенок приналег, пытаясь поднять его, но камушек, замытый наполовину песком, даже не колыхнулся. Тогда он сыскал обломыш доски, принесенной водою, и обрыл его со всех сторон, догадался использовать вагу — длинную крепкую жердь — и в долгих трудах все же ковырнул камушек из песка и грязи… Он показался ему огромным и неподъемным, величиной с кузнечную наковальню и такой же тяжелый… Нося в пригоршнях из реки воду, обмыл его весь и залюбовался радужными искрами мелких зерен. Камень словно засветился изнутри, уже не казался таким большим и страшным… Вася сокровенно взирал на обретенное чудо, не решаясь здесь, на голой земле, пред растерзанной раной обрыва совершить то, что задумал…

И он поднял камень с одной стороны и с трудом перевернул… потом перевернул еще раз, еще… медленно покатил вдоль обрыва, где у поворота реки обнаженная земля кончалась и сбегал травный пологий холм к самой воде. Только на пятый день докатил его Вася к молодой весенней травке холма. Он уходил рано утром, как на работу, люди приметили его труды, мальчишки поначалу смеялись, но Вася отмалчивался и неустанно продолжал свое дело, тогда они для любопытства помогли ему вкатить камень на бугорок, а потом убежали играть в «войну».

Следующим утром Вася пришел, и с отчаяньем увидел, что камень сброшен кем-то опять с бугра — и все придется начинать сначала. Он не плакал, а погладил камушек загрубевшими в тяжелых трудах ладошками, пересилил себя и не впал в уныние, а воздел руки к небу и скорбно вознес молитву прощения к сотворившему это зло и скинувшему камень под гору… И опять перевернул его и покатил вверх, напрягая все силенки, до дрожи немощной в тельце своем… Ему были уже знакомы и близки все трещины в камушке, выбоины и шероховатости, он видел их перед самым своим лицом, находясь в невероятном напряжении… И вкатил! Словно радуясь долготерпению и смирению отрока, Всевышний влил ему новые силы, и Вася почуял, что камень вроде стал легче, послушнее его воле и стремлению. За день он уволок его далеко вверх по склону…

А утром опять нашел его камушек под бугром… сброшенным. Даже взрослый человек отчаялся бы и вознегодовал, но Вася радостно проговорил вслух слова дедушки Илия: «Скорби и искушения умножаются, когда Господь готовит милость свою». Опять приналег на камень с благодарной молитвой и сам не заметил, как преодолел бугор, толкая камушек до самого заката… Прикрыл его сухими травами от людского соблазна — скинуть все светлое вниз и в грязь…

Следующим днем он взошел еще выше на гору. Истязаемая непосильными трудами плоть отрока вопила к отдыху и покою, он смирял ее плач, более думая о бессмертной душе, чем о тленной плоти… И опять вспомнилось назидание старца Илия ему: «Лютовать станут демоны и стращать рылами звериными и глазьми страшными сверкать… Смело взирай на врага! Стой не колеблясь, бойся не их, а упасть духом… Стой! И не кланяйся врагу…И осилишь внутренней, духовной бранью слуг аспида зловонного. Лучше умереть в подвигах, чем жить в падении…»

Он давно облюбовал цветастую глухую полянку в версте от реки, на сухом холме, окруженную лесом. Там росли многие нужные бабушке травы, и однажды, сев передохнуть, Вася огляделся и проговорил Марье Самсоновне: «Как благостно тут, бабушка… Как у дедушки Илия в лесной пустыньке… а вот каменя нету…» И только за месяц до возвращения отца он докатил камушек к милой его сердцу полянке и остановил его бег в самом центре цветастого травного рая… Камень светился в ресницах трав, яко зрак небесный… али земной… но устремленный в небо… И Вася взобрался на него коленями и принялся молиться, глядя в небо и прося Бога помиловать отца на страшной войне, спасти доброго дяденьку Мошнякова, отвести пули от хороших и сильных бельцов. Он молился так страстно и самозабвенно, улетая мыслями туда, в монастырь, представляя себя дедушкой Илием на его валуне в лесу… И так ему этого хотелось, так любил он тех дорогих ему людей, что плакал и молил услышать его голос и дать знак, что услышан… Поначалу у него ничего не получалось, и он решил, что плохо знает молитвы. Раздобыл через бабушку толстые книги божественного письма и с таким усердием прочел их, с таким проникновением, что с удивлением понял, что знает их наизусть, помнит, что написано и на какой странице. Теперь его моления были еще дольше, еще крепче утверждался болящими коленками на крепи камня и возносил глаза к небу. И вот однажды что-то переменилось кругом его, все замерло: не шелестели деревья, примолкли птицы, ему почудилось, что на мгновение остановились облака и дыхание ветра — и он ясно увидел своим взором себя со стороны на камне… в образе старца Илия. Он чувствовал свою руку, осеняющую крестом, чуял камушек своими коленями, болела его спина, но он отчетливо видел со стороны, что это дедушка Илий, добрый и светлый, устремленный взором в Горний мир и шепчущий Васиным дыхом заветные молитвы, возносящие туда… Явление и слияние с образом Илия было столь сильным и реальным, что Вася долго не мог опомниться, а когда слез с камня, даже позвал дедушку, поискал в окружном лесу, а потом опять стал на молитву и еще усерднее клал поклоны, до изнеможения, до судорог в теле и онемения спины. Сквозь слезы он видел голубое небо, весь стремился душою туда, возлетал в умилении и надежде, и вдруг его взору открылось чудное знамение… Он сам оказался словно источником какого-то света, озарившего большой светлый круг на небе, и оно раздвинулось, открыв удивительные стены каких-то строений, белокаменных ажурных башен, множество деревьев с серебристыми сияющими листочками и невиданными золотыми плодами, и купола дивных храмов с штосиянными крестами, и он словно взлетел взором по этому лучу выше сказочных городов, лесов и лугов с голубыми травами, словно из земного тумана проступил лик старца иного, похожего на дедушку Илия, но испускающего такую сердечную благость, такую любовь, такое сострадание и свет души, что Васенька сразу понял, Кто перед ним, и Горний Свет осиял душу его…

В следующий раз горние страны открылись его взору скорее, и отрок летал в них светлым ангелом и все более укреплялся в молитвах и своей юной вере…

Когда рыба перестала ловиться, он понял, что согрешил вред Господом от радости приезда отца и ни разу не пришел в окруженную лесом пустыньку, на валун свой, для молитв.

Прислонив удочку к березе, Васенька утихомирил колотящееся от бега сердце, тихо крестясь подошел к камушку и стал на него в столпном бдении. Опять молитвенный глас его затрепетал ангельской песнею, возлетел мимо крон деревьев и облаков бредущих, мимо звезд спокойных и летящих во тьме пустынной… Накал молитвы все возрастал, речение его уст бережно и любовно исторгало великие слова великого Писания, и словно благостный колокольчик звенел на цветастой поляне, с каждым мгновением все более и более усиливая глас, расторгая пространство и время — и вот уже благовещает певучим гулом огромный набат, неподъемный и зычный колоколище, пронзающий звуками мертвый космос и отворяющий златые врата Отечества Небесного…