по стаканчику. Закусывали чем бог послал, не особенно плотно — чесночком да лучком, без хлеба-соли, чтобы хмель в головах дольше держался. А потом и разговорились. С большой охотой, дополняя один другого, бредихинские старожилы поведали о том, что слыхали от стариков про дела минувшие. Тут художник узнал подробности (и записал мужицкие рассказы) о храбром предводителе партизан Семене Архипове, который собрал сначала небольшую группу крестьян, вооруженных чем попало, и стал внезапно нападать на разрозненные, подчас заблудившиеся отряды французов. К нему примкнули крестьяне окрестных деревень, и тогда партизанская группа Семена Архипова выросла в несколько сотен человек. Действовали они из засад и лесных засеков осторожно, внезапно и всегда с боевым успехом. Пока французы отступали через смоленские края, отряд Семена Архипова перебил тысячу пятьсот и захватил в плен две тысячи французских солдат.

— А не слыхали вы от стариков — какой внешности был Семен Архипов? — спросил Верещагин.

— Он был похож на Илью Муромца! — ответил Миша Костыль.

— Нет, на Ивана Сусанина, — заметил другой крестьянин.

— Я запомнил меньшого сына Семенова, он выглядел в свои пятьдесят лет русым красавцем и роста был высокого. Наверно, в отца, — сказал третий.

Так мало-помалу в представлении Верещагина создался внешний облик смоленского партизана Семена Архипова. О героической кончине своего славного земляка мужики рассказывали так: он и с ним еще три соседа-партизана — рыжий Федя, Гриша Толкачев да хромой кузнец Еремей — были схвачены гусарами врасплох, их связали и повели на Большую Смоленскую дорогу. По пути избили и прикончили Гришу Толкачева. Остальных троих представили самому Наполеону. Тот со своей свитой в стороне от дороги грелся у разведенного костра. Одет он был тепло — в зеленую шубу, лицо закрыто меховым воротником. Наполеон спросил гусар о пленниках и, узнав, что они были захвачены с оружием, коротко распорядился: «Расстрелять!»

Рассказы мужиков вызывали новые размышления. Возникали, отменялись и снова всплывали в воображении Верещагина сюжеты двух картин: первая — «Партизаны в лесу», по образу и подобию Семена Архипова с товарищами, и другая — «С оружием в руках? Расстрелять!» — трое связанных выслушивают смертный приговор императора, в свою очередь обреченного на гибель. На другой день художник отобрал шесть крепких бородачей из деревни Бредихино, взял себе в помощь натурщика Филиппова и со всеми вместе на лыжах, сделанных из старых полозьев, отправился в густой, засыпанный снегом, сосновый лес. На опушке отыскали подходящее место для «засады». Все шесть бородачей охотно согласились позировать. Дело нетрудное — стоять за стволами деревьев и поджидать воображаемого француза. Впереди, у матерой сосны, художник поставил крепкого мужика в дубленой шубе, с топором в руке. И тот понял свою обязанность главного подстерегателя, улыбнулся в рыжеватую бороду, подмигнул художнику и изрек на своем смоленском наречии:

— Не замай! Дай подойти!

Эта мужицкая фраза, сказанная уместно и с понятием, понравилась Верещагину, запомнилась им и стала наименованием картины.

Петр Филиппов вытоптал в снегу яму, по краям положил лыжи, на них сел Верещагин и поставил перед собой на снег раскрытый ящик-этюдник. Мороз щипал лицо, пальцы зябли, краска стыла на палитре, и не подчинялись застывшие на морозе кисти. Поработав на холоде с полчаса, Верещагин сказал:

— Закуривай, братва! Только снег с веток и кустов не стряхните. Снег мне нужен для маскировки. А ты, Петро, наломай сушняку, надери бересты и разведи костер возле меня, чтоб руки подогреть и краскам не стынуть. Партизан я должен изобразить невзирая на мороз.

Крестьяне покурили, погуторили и снова заняли своя места под деревьями. Небольшой костер вспыхнул возле художника Работа продолжалась. Создавалась новая картина, показывающая русский народ в борьбе против завоевателей. Стоявший впереди крестьянин сжимал в руке топор, приговаривая:

— Не замай, дай подойти! Кто с мечом к нам придет, тот нашего топоришка изведает…

Спустя два-три дня Верещагин выбрал подходящее место около придорожных берез и стал набрасывать этюд зимнего смоленского пейзажа на фоне утренней розовой зари. Редкие березы склонили заснеженные прутья над тремя связанными и поставленными на колени партизанами. Головы их обнажены, на взлохмаченных волосах иней. Неподалеку проходит Большая Смоленская дорога, по ней двигаются отступающие французы. Сломанные повозки сброшены в придорожную канаву, зарядные ящики торчат из глубокого снега. Так начал свою следующую картину Верещагин.

К этюду трех партизан, стоящих на коленях и ожидающих смертной казни, пришлось добавить многое, чтобы картина стала живой, композиционно законченной. На переднем плане появился в шубе с поднятым меховым воротником угнетенный поражением Бонапарт. Он встал спиной к костру, над которым только что грел свои озябшие руки. Позади него четыре маршала. Широко расставив ноги, он смотрит, на странных, до крайности простых русских мужиков, которые догадываются, что это не кто иной, как он самый и есть перед ними. Поэтому — головы выше! Ни слезинки на глазах, ни звука о помиловании. С чувством исполненного высокого, долга крестьяне ждут смерти. И Наполеон, взметнув свой взгляд на гусар, сидящих верхом на отощавших, тяжело дышащих морозным воздухом конях, приказывает: «Расстрелять!» Но смерть за плечами и у тех, кто беспорядочными толпами бежит вспять по смоленским дорогам в далекую Францию. За Семена Архипова, за его товарищей есть кому отомстить. В победу над врагом верил русский народ и верил опытный полководец Кутузов, предсказавший двадцать девятого октября 1812 года в своем приказе: «Земля русская, которую мечтал он поработить, усеется костьми его». Этому предсказанию народного полководца Верещагин посвятил картину: «На большой дороге — отступление и бегство».

Такую картину мог представить себе и создать именно Верещагин, когда-то, в 1877 году, воочию видевший зимнюю дорогу войны на Балканах. Наблюдения пригодились ему. Сугробы снега с голубыми и розовыми оттенками; из сугробов видны закостеневшие от мороза трупы разбитой армии, брошенное вооружение и снаряжение, повозки и походные кухни. По дороге, впереди отступающей гвардии, впереди своей свиты, опираясь на березовую палку, понуро шагает Наполеон. Он в той же нарядной польской шубе. Он уже не ведет войско, а выводит жалкие остатки своей гвардии, стремясь спасти их. Какие думы терзают его на этой дороге смерти? Давно