Сама Кафолическая Церковь, по одному образному выражению, становится государственным департаментом, которым управляет император. Он рассматривался византийцами как уполномоченный Богом в сфере, куда были включены как церковный, так и государственный порядок. В связи же с тем, что вопросы церковного управления чрезвычайно разнообразны, немыслимо дать полный обзор тех полномочий, которые реализовывали цари в этой сфере. Остановимся только на трех, пожалуй, наиболее важных аспектах.

В частности, цари предрешали и непосредственно определяли административно-территориальное деление Церкви. Они присваивали по своему усмотрению титул митрополии отдельным епископиям (12‑е правило IV Вселенского Собора)[683]. Согласно 17‑му правилу Халкидонского Собора, если царь устроит новый город и посредством правительственных распоряжений даст ему какие-либо преимущества, то этим правительственным распоряжениям должен следовать и порядок церковных епархий[684].

В комментариях на 17‑е правило IV Вселенского Собора и на 38‑й канон Трулльского Собора древний канонист написал буквально следующее: «Настоящее правило определяет, чтобы царской властью воздвигнутые города в церковном отношении были почитаемы так, как предпишет царское повеление, то есть имели достоинство епископии или митрополии (ибо церковное распределение должно следовать… царским повелениям). Настоящим правилом предоставлено царю вновь устроять епископии, а иные возводить в достоинство митрополии… по его усмотрению (выделено мной. — А. В.)»[685].

В целом ряде случаев, когда возникали дискуссии относительно того, какому патриарху подчинена та или иная территория, решение вопроса также передавалось на усмотрение самодержца. Например, когда на Соборе 879–880 гг. в очередной раз встал довольно сложный вопрос о Болгарии, были выслушаны представители Римского папы и Константинопольский патриарх — каждый из них имел собственные виды на церковное окормление Болгарии. И Собор постановил: «Это дело не подлежит ведению Собора. Это дело должно быть решено императорской властью»[686].

Дословно ответ восточных епископов римским легатам — поверенным папы Иоанна VIII (872–882) — звучал таким образом: «Можно надеяться, что благочестивый император по благословению Божию и по молитвам святейшего Фотия, силой оружия восстановит древние границы своего царства и приобретет власть над всей землей; когда же это случится, тогда император по своему усмотрению (выделено мной. — А. В.) определит границы патриархатов, так что между патриархами не будет возникать никаких споров, а будет царствовать мир, как в этом, так и в других отношениях»[687].

В ведении Византийского императора находились и другие вопросы церковной организации. Например, царь Констант II в 664 г. признал автокефалию Равеннского епископа и его независимость от Римской кафедры. До этого такое положение имели лишь епископы Медиолана и Аквилеи в силу исторических традиций, сформировавшихся также не без участия императоров[688].

А император Фока Узурпатор лишил статуса «Вселенский» Константинопольского патриарха и таким способом практически отменил те преимущества, которые были даны ранее столичному архиерею II и IV Вселенскими Соборами. Даже папа Адриан, не чувствующий, прямо сказать, особой необходимости искать расположения Византийского императора, нисколько не сомневался в том, что решение вопросов церковного устройства — исключительно царская прерогатива. И он пишет св. Ирине и Константину VI письмо, в котором просит тех вернуть Риму епархии, отданные Константинопольскому патриарху императором Львом III[689].

«С призванием Святые Троицы», как писал Вальсамон на 69‑е правило Трулльского Собора, цари назначали и снимали патриархов[690]. Причем назначение издавна осуществлялось непосредственно императорскими актами. Последующая практика не отвергла этого порядка. Впрочем, следует заметить, что канонически установленного порядка выбора патриарха или его назначения Византия не знала. И не по причине «правового произвола императоров», а просто оставляя за Церковью свободу выбора того или иного апробированного способа в зависимости от ситуации. Так же обстояли дела и с порядком формирования Вселенских Соборов.

В этой связи не удивительно, что процедура часто варьировалась. Нередко прямое назначение патриарха царем заменялось выбором императором одного лица из трех кандидатур, предложенных Собором епископов. При этом зачастую василевсы сами указывали лиц, должных быть включенными в круг кандидатов. Но, конечно, это ничего не меняло по существу. Если избирался кандидат, неугодный императору, последний просто мог аннулировать соборное решение, что порой и происходило в действительности.

После формального назначения патриарха синодом император лично объявлял об избрании нового архиерея в присутствии высших гражданских и церковных чинов, используя старую формулу: «Божественная благодать и наше Величество, проистекающее из нее, возводит благоговейнейшего (имярек) быть патриархом Константинопольским».

В 1261 г. формула несколько изменилась. Теперь император провозглашал следующие слова: «Святая Троица, властью данной Нам, возвышает быть тебя Епископом Константинополя, Нового Рима и Вселенским Патриархом».

В XV в. формула и церемониал вновь претерпели изменения. Теперь все происходило в храме в присутствии императора, и его слово зачитывалось одним из высших должностных лиц Империи: «Наш великий и святой Государь и Священный Синод призывают твое Святейшество на верховный трон патриарха Константинопольского». После этого император вручал патриарху крест, лиловую мантию и наперсный крест-мощевик как символы его власти[691].

Позиция царя всегда являлась решающей даже в тех случаях, когда имело место явное сопротивление епископов. Например, Константинопольский патриарх Пирр (638–641, 654) был возведен на кафедру императором Константом II при открытом неудовольствии архиереев, высказавших в адрес императорской кандидатуры много претензий. В ту пору монофелитство на Востоке имело многочисленных сторонников, в том числе среди епископов. И они обвиняли Пирра в том, что незадолго перед этим после публичной дискуссии со святым и преподобным Максимом Исповедником он покаялся перед Римским папой Теодором I (629–642), греком по происхождению (по-гречески его имя звучало «Федор»), и примкнул к православной партии, которая имела тогда опору, по-видимому, только в Риме. Впрочем, позднее Пирр вновь примкнул к монофелитам[692].