С отцом они не спорили, чуяли, что он сильней. А вот Гавриил…

— Ты тоже не стой раззявой. — Валдес и Гавриила затрещиной наградил. — Чему я тебя учил, не помнишь?

Помнит.

Только… спасет ли та наука?

С того случая месяц прошел. Братья притихли, да и сам Валдес тоже будто бы позабыл про обычный свой промысел, и люду, который, как нарочно, в великом множестве прибывал, уезжать удавалось живым. Гавриила это, конечно, радовало, но…

Чуял, неспроста все.

А потом мамка поутру подняла.

— Собирайся, — велела. И сама потянула на кухню. Сумку сунула серую, Гавриил помнил, что отняли ее у молоденького жреца, который, вот дуралей, решил, будто Вотаново слово ему и на Приграничье защитою будет. А если подумать, то где Вотан, а где Приграничье.

Гавриил глядел, как мамка аккуртно — она все-то делала аккуратно — сует в сумку краюху хлеба, в белую тряпицу завернутую, колбасы сухие… миску. Вилку железную.

Ножик протянула, буркнув:

— Сгодится.

Гавриил наблюдал за нею, не зная, что сказать и надо ли говорить хоть что-то.

— На от. — Она сумку на шею повесила. — К камням иди. А оттудова — к людям… два дня у тебя будет.

Денег она тоже отсыпала, жменьку монет, которую вытащила из кошеля не глядя. Оказалось — почти двадцать злотней. Правда, тогда Гавриил понятия не имел, много ли это… тогда он меньше всего о деньгах думал.

Шел.

По болоту шел.

Целый день, даже когда думалось, что не осталось у него сил вовсе. Ничего… шаг и еще другой… а на ночь остановился в ельнике, шел бы и ночью, но заставил себя отдыхать. Валдес сам учил, что телу нужен отдых, иначе оно, тело, подведет. Гавриил той ночью костра не стал раскладывать. И ел сухой хлеб, а колбасу еще когда выкинул… знает он, из чего мамкины колбасы сделанные. Больше всего боялся, что наврала мамка про два дня.

Или наврали ей.

Хотя… зачем?

Заснул под самое утро и не заснул даже, но будто провалился в этакую полудрему, когда слышал все, что творилось вокруг. И слышал ясно, яснее, чем бодрствуя. А проснулся отдохнувшим. И вновь шел, а порой, когда болота позволяли, то и бежал.

На дорогу старую выбрался на закате.

Гавриил перевел дух.

Вот и все почти… и наверное, Евстафий Елисеевич после этакого рассказа сразу вниз проводить велит или, того паче, вызовет тюремную карету.

Гавриил вызвал бы. Наверное.

Только по лицу познаньского воеводы не понять, о чем он думает. Сел вот в кресле, глядит на государев бюст да оглаживает венценосного по темечку.

— Той ночью как раз луна полная случилась… Валдес специально подгадал, чтобы ипостась держать легче было… в нечеловечьей они быстро идут. Куда быстрей, чем люди… или волки.

Гавриил вовсе не понимал, откуда пошло это, что волкодлак в другой ипостаси на волка похож. Волков он видел в Королевском зоологическом саду и долго их разглядывал. Зверь как зверь. Невеликий. И нестрашный с виду. Из похожего — глаза желтые, так они и у тигров желтые, и у львов…

Нет, волкодлак — он волкодлак и есть.

— Я услышал голоса уже на дороге…

…ночью та светилась.

Бледно-желтые камни. Валдес из таких мамке брошку поднес. Назвал топазами. Брошка была красивою и мамке понравилась, а вот дорога… неладно было с нею. Гавриил чуял, вот только… дорога пугала его куда меньше волкодлаков.

Шли стаей.

Он узнал тягучий бас Валдеса, которому вторили близнецы, но выходило у них не так грозно.

Пугали.

Подгоняли.

Веселились, наверное, а Гавриил понял, что до камней добраться не выйдет. И куртку скинул. И ботинки оставил еще там, на прошлом привале. Босиком по болотам сподручней…

…бежали.

Гавриил и тени, уже не по следу, а рядышком, порой показываясь, почти выползая на дорогу.

Пугали.

Думали, Гавриил соступит в темноту…

И слышался в вое ехидный братцев смех.

Первым не выдержал Сташис… младшенький, который вечно куда-то спешил. И теперь вот выскочил на дорогу, ощерившись.

Клацнули клыки.

Дыхнуло в лицо смрадом… а дальше… дальше Гавриил и сам не знает, что с ним произошло. Он за нож ухватился, а нож… нож вдруг оказался в глазу Сташисовом. Тот взвыл… и подскочил, стряхивая Гавриила… когтями полоснул…

Дорога сияла.

И луна тоже, яркая такая, как никогда прежде. И кровь тоже яркая. Еще подумалось, что странно, у волкодлаков она тоже красного колеру и по цвету от человеческой ничем не отличается… потом же… потом он очнулся за каменным кругом как был, босой и с ножом, который прижимал к животу. С располосованным боком.

Боли не чуял.

И на землю лег у старого камня, скрутился калачиком да глаза прикрыл. Ему не было страшно. Больше не было.

А еще Гавриил знал, что живым его точно не отпустят.

— Я провел в круге три дня. Раны затянулись… а Валдес не уходил. Он был в ярости. Я же… я убил его сыновей, понимаете? Не знаю как… не помню, но убил точно… и он еще потом сказал. Утром. Стал человеком… думал, что так его камни пропустят. А они… не изменились ничуть. Серые. Обыкновенные, но… войти не сумел. И сказал, что я сам выйду. От голода или жажды, не важно… он будет ждать столько, сколько понадобится.

Стакан в руке Гавриил захрустел.

— И-извините. — Гавриил стряхнул осколки на пол. — Я… не хотел.

— Хорошо, что не хотел, — кивнул Евстафий Елисеевич. — Плохо, когда хочучи государственному имуществу ущерб учиняют.

Гавриил кивнул коротко и взгляд опустил.

— Я… вышел из круга и убил его.

Вышел.

И убил.

Мальчишка четырнадцати годочков матерого волкодлака… разве бывает такое в мире? Евстафий Елисеевич точно знал, что всякое бывает.

— Со мной тогда… я будто и не я стал. — Гавриил вытащил из ладони осколочек. — Оно не злое, то, что было в круге… оно меня защищало. Я был быстрым. И сильным. И… и он меня не сумел даже зацепить. Но потом, когда отпустило, то сделалось так больно…

Второй измазанный кровью осколок лег рядом с первым.

И по-хорошему надо бы сии осколки изъять для протоколу, а мальчонку закрыть, еще лучше — передать Тайной канцелярии, нехай они разбираются с этакими чудесами.

Но… совесть не позволит.

Может, и вправду избыток ее у Евстафия Елисеевича? Вот было бы славно, когда б избыток этот взяли да вырезали вместе с язвою. И стал бы Евстафий Елисеевич руководствоваться исключительно доводами рассудка, или политической целесообразностью, или еще чем.