Давеча, навещая, все плакалась, жалилась на тяжкую замужнюю жизнь… супруг-де скудно содержит, и платье это никак купить не возможно, а без платья ей жизни нет.

Сегодня и Дануточка явится уговаривать.

А его-то и нет… ох и скандал же ж случится. Евстафий Елисеевич вздохнул, заранее сочувствуя и медикусам, и сиделке, и себе самому…

…может, дать на платье-то? Глядишь, и успокоятся…

— Я сбежал, когда понял, что посадят. Я ж не вор…

…и это обстоятельство в деле имеется. Побег из-под стражи… причинение телесных повреждений лицу, находящемуся при исполнении служебного долга… и годков минуло прилично, а дело все одно не закрыто.

Придется улаживать как-то…

— Я никого не убил! — Гавриил аж вытянулся весь. — Не убивал, честное слово…

…не убивал.

Руку сломал. И сотрясение мозга учинил, за что тот, с сотрясенным мозгом, и был жалован медалькой, тогда как не медальку ему, но взыскание учинить следовало бы. Где ж это видано, чтоб к задержанному да в одиночку соваться?

Нет, нету порядка в том Приграничье.

Хоть ты сам езжай, наводи… а может… годы-то, конечно, не те… и в Познаньске привычней. Дануточка против будет… но, глядишь, не отправится следом, останется за домом и Лизанькою приглядывать. И кашки протертые с нею останутся, и супы тыквяные, и иные диетические радости.

Евстафий Елисеевич аж зажмурился.

— Я… я по следу пошел, только след их… дорога не хранит следов. Искал неделю, а нашел только фургоны… и не знаю, кто их… зверье до костей объели, а человеческих чтобы, то и не нашел. Думаю, может, к лучшему.

Это вряд ли.

И Евстафий Елисеевич распрекрасно сие понимал, как и то, что и сам Гавриил понимает. Куда бы цирковые от фургонов своих, в которых сама их жизнь, какая бы она ни была.

— А потом на меня тварь какая-то наскочила… тогда я не знал, что за тварь. Гнездо себе свила под фургоном, а я вот потревожил. Убить меня хотела. Но я первым успел… там, на Приграничье, оно оказалось, что все знакомое… и к камням сходил. Стоят себе… думал, может, во сне чего увижу, но нет… зато на след волкодлака молодого стал… его убил. А мне за это денег дали.

Он произнес это с немалым удивлением, будто сам поверить не способен был, что за мертвого волкодлака платят.

— Ну и за зубы еще… за шкуру, которую снял… так-то они на людей поворачиваются, если не знать, где надавить. А с людей шкуру снимать неможно.

С этим Евстафий Елисеевич согласился охотно. С людей шкуру снимать — это уголовное преступление, ежели без лицензии особой, да и та лишь на мертвяков распространяется и выдается исключительно коронною комиссией. А эти бюрократы с самого просителя семь шкур снять гораздые, прежде чем хоть одною попользоваться разрешат.

— Так вот и пошло… — Гавриил вздохнул и съежился.

— И пошло… и поехало…

Евстафий Елисеевич прислушался: молчала язва.

И совесть притихла, хотя была она, куда ж без нее-то… не вырежут, не избавят. Оно и к лучшему. Евстафий Елисеевич вот пообвык как-то с совестью жить, небось совсем без нее непривычно было бы.

— Пошло и поехало… — повторил он, поднимаясь тяжко. — Жить тебе есть где? Нету, конечно… сейчас адресок напишу. Квартирка казенная, надолго там не останешься, но денек-другой ежели… пока новое жилье не найдешь. Деньги-то у тебя остались?

Гавриил кивнул.

— От и хорошо… с деньгами-то оно проще… отдохни денечек. Подумай. И послезавтрего явишься ко мне с отчетом. Подробненько так напишешь, как ты волкодлака выследил…

Познаньский воевода смерил Гавриила внимательным взглядом.

— …а там уже вместе скумекаем, как это дело подать… правдоподобно.

— А…

— А то, что ты тут мне сказывал… не стоит больше о том никому…

Евстафий Елисеевич к окошку повернулся.

Совсем светло. И дворник сонный, неспешный и важный, стоял, на метлу опершись. Затуманенный взор его был устремлен в небеса, а на лице застыло выражение этакой философской снисходительности к миру со всеми его заботами.

Где-то прогромыхала пролетка.

И внизу загудел тревожный колокольчик… донесся и густой бас дежурного, который, верно, гадал, к чему все ж начальство снилось…

— Не подумай, что я тебя осуждаю. — Евстафий Елисеевич никогда-то не умел вести этаких задушевных бесед. И ныне чувствовал себя несколько неудобственно. — Но люди бывают злыми… и если кто дознается…

— Что я человечину ел?

— И про это…

Откровенно прозвучало. Пожалуй, чересчур уж откровенно, не для ушей государевых, пусть бы и уши сии были отлиты из первостатейной бронзы.

— Человечина, она, Гаврюша, тоже мясо… и это еще поняли бы… вона давеча аглицких матросов судили… не слыхал? Корабль их затонул, они в шлюпке по морю моталися… и от голоду пухли, тогда-то и решили товарища съесть. Жребию тянули… ну и съели. А на следующий день их корабль и подобрал-то… знатное дело было. Прокурор смерти требовал, а народ весь изошелся, обсуждаючи, могли они еще потерпеть аль нет… и все ж разумеют, что когда б знали, что тот корабель на шлюпку их наткнется, то и ждали бы и день, и два, и три… неизвестность — она страшней всего. Да, найдутся такие, которые тебя осудят. И такие, которые оправдают. Но жизни спокойной точно не дадут.

Гавриил коротко кивнул.

— Вот потому и молчи. Это твоя… беда… и сколько волкодлаков ты…

— Двенадцать… тринадцать, — поправился Гавриил, краснея. — Уже тринадцать…

— Тринадцать… это много. Это ты, сынок… — Евстафий Елисеевич смолк, потому как глупость едва не сказал. А сие опять же бывает. Быть может, права Дануточка в том, что надобно ему, познаньскому воеводе, манерам учиться и всяческому обхождению… не для балов, но для таких вот бесед. — Ты многих спас. И многих еще спасешь. Я так думаю.

Евстафий Елисеевич потер бок, который ныл.

Ищут ли?

Или пока не было обхода? Он-то о девятой године обыкновенно случается, а до того подъем и завтрак…

— Тех, что погибли, ты не вернешь. И я так думаю, что не забудешь. И от вины своей не избавишься, хоть бы тебе сто жрецов этот грех отпускать стали бы. Но пока сам себе не отпустишь, грешным ходить станешь.

— Вы меня… не… Тайной канцелярии…

— Обойдется канцелярия, — отмахнулся Евстафий Елисеевич. — Полиции небось тоже люди нужны… а ты человек, Гаврюша.

— Уверены?

— Уверен. Совесть у тебя имеется, а значит, человек… кем бы ты там ни родился. Иди ужо, а то умаял… нет, погодь. Сейчас дежурному велю, чтоб довезли… а то негоже в этаком виде по улицам ходить, народ честной смущать… и с отчетом, смотри у меня, не затягивай!