Странно, конечно, но могло быть и намного хуже. Эта женщина, вероятно, перепутала яйца.

Все это напоминало дурной сон. Вынести бесконечные пытки Вороненой Цепи — и быть спасенной той, от кого меньше всего этого ожидаешь!

А затем колесо повернулось еще раз, поменяв местами надежду и отчаяние, желание помочь — с новыми муками, от тех самых людей, которых две королевы пытались защитить. И новый шанс на спасение, уже на грани гибели, на краю Врат Диадемы. Путешествие через всю Звезду и нежданная правда о том, что Изначальная Тьма — это не вместилище ужаса и страданий, а целительный бальзам, возвращающий силы. Бесчисленные раны исчезли, словно Индсорит не истязали дважды с небольшим перерывом... но только для того, чтобы она ввязалась в невообразимую битву с чудовищами, которых лицезрела в своих нечестивых видениях и кошмарах. Сны берут начало в Изначальной Тьме, и Индсорит, чувствуя, как приливают жизненные силы к ногам, которыми она едва могла шевелить, пребывая по ту сторону Врат, вынуждена была признать, что попала еще в один сон, последний.

Освобожденная этим открытием, Индсорит погрузилась в битву без долгих раздумий, стараясь удержаться за молодым кремнеземельским другом Софии. Она не все расслышала в их разговоре, но ясно поняла, что Хортрэп пытался втянуть Софию в невообразимо темные дела, а Мрачный умолял ее пощадить Диадему. В отличие от Индсорит, мальчишка не исцелился, побывав за Вратами, а все больше слабел из-за своих ран, и хотелось бы защитить его, когда он совсем выбьется из сил. Она была бы рада защитить каждого, кто этого заслуживал, хотя бы однажды, перед самым концом.

Воины с нечеловеческой внешностью окружили их, разделили. Они нападали снова и снова, но Лунные Чары били мощней, быстрей и беспощадней. Лезвие спаты прорезало дождь, сталь и плоть с одинаковой легкостью, давно забытый вой клинка заставлял Индсорит драться с еще большим ожесточением. Ее рубили и кололи; ее едва не проткнули насквозь, и, когда неповоротливая тварь ранила ее в левую руку, а Индсорит в ответ продырявила противнику шлем, она осознала, что это не сон. Но пробуждение лишь усилило ее отчаянное желание отыскать Мрачного среди дыма, бури и орды демонов.

Возможно, однако, что это все же отчасти было сном, — в какой-то момент Индсорит ощутила, что меч матери сам ее тянет вперед, в самую гущу сражения. Она прошла через последнее горнило среди грохота живых доспехов, скрежета клинков и шипов и выскочила с другой стороны, очутившись за спиной у очередного кошмарного врага. Лунные Чары знали, что нужно делать, Индсорит лишь подчинилась, и вскоре все было кончено.

Сколько раз в бесконечные дни страданий она представляла себе эту встречу, проговаривала слова, которые скажет мучительнице, если представится такая возможность. Но ни в одной ее фантазии, ни в одном кошмаре события не развивались по такому сценарию. Она пронзила И’Хому дрожащей рукой, не успев даже понять, кого атакует. Возможно, это и к лучшему. Если бы Индсорит знала, кто скрывается под этой чудовищной броней, то могла бы промедлить, пусть даже лишь миг, и это означало бы смерть для очень и очень многих.

Смерть. Единственный придворный, ни разу не оставивший багряную королеву. Исходящее желтой сукровицей и серым паром диковинное насекомое, которое И’Хома носила вместо шлема, выпустило последние струйки яда из стоявших торчком игл; фасеточные глаза казались такими же отрешенными и чуждыми, как и глаза Черной Папессы. Какими бы знакомыми ни были черты лежавшей в грязи отрубленной головы, что-то в этих пустых и мутных черных очах подсказало Индсорит: ее соперница в борьбе за Диадему мертва давным-давно. Это был удар милосердия... И любое удовлетворение, какое могла бы ощутить Индсорит, тут же исчезло, не успев созреть.

Такова великая загадка смерти, которую ее мать разгадала роковым утром в трудовом лагере, когда сама Индсорит была еще ребенком: не важно, как ты жаждал смерти, как молил о ней; по сути своей она всегда жестока.

Смерть была сном, но, по крайней мере, хорошим сном. Прежде чем эта сцена превратится из мучительного кошмара во что-то иное, Мрачный много раз переживет ее заново в своих снах, даже годы спустя, пребывая в безопасности и покое. Сейчас же знакомое видение принесло ему успокоение вместо страха, облегчение вместо паники. Возможно, потому, что в момент смерти все они меняются ролями. Дедушка нес его по снежной пустыне, а кровь из глубоких ран Мрачного теплыми каплями падала на грудь старика. Смерть не разделяет родных людей, а, наоборот, воссоединяет их.

На лице у деда был грим Черной Старухи, левая сторона черепа окрасилась кровью. Старик закрепил копье Мрачного у себя на спине, древко тыкалось в снег, уподобляясь черному дереву без веток. Густые белые хлопья, падая на щеки Мрачного, обжигали, а не охлаждали кожу. Он прикрыл глаза, пока старик тащил его в Медовый чертог под обледеневшей землей; его песня заканчивалась... И вдруг он снова раскрыл глаза.

— Чи Хён, — прохрипел он дедушке. — Возьми и Чи Хён. Она это заслужила.

— Не знаю, как сказать правильно, но она здесь, — сказал окровавленный череп, вот только это был не дед, не его голос.

Мрачного снова подняли, но в воздухе кружились вовсе не снежинки, а бледный пепел и красные искры.

— Трусливый, — пролепетал Мрачный. — Дядя Трусливый.

— Ничего похожего, щенок. — Единственный глаз подмигнул Мрачному, кожа с макушки коротко стриженной головы была содрана с кровью. — Твоего дядю зовут Могучий Марото, не забывай об этом. Никогда не забывай.

Затем другие руки подхватили Мрачного, помогая устроить его на спине большого чешуйчатого зверя. Руки Чи Хён. И зверь Чи Хён. Мрачный оглянулся на девушку через плечо. Выглядела она помятой. Как будто постарела на десять лет за несколько недель, что прошли с их последней встречи... Но тут он подумал, что у него самого вид должен быть еще страшней.

Левую сторону лица Чи Хён перетягивал кожаный ремень с неплотно прижатым к щеке обрывком кольчуги, обмотанным рваной тряпкой. Мрачный был рад, что она обзавелась самодельной повязкой; его пугала вторая радужка, заполнявшая ее глаз, пугал широкий зрачок, смотревший на Мрачного с совершенно непонятным голодом. Наверное, песня о том, как Чи Хён приобрела третий глаз и какие секреты он ей открыл, окажется не самой приятной, но Мрачный рассчитывал прожить достаточно долго, чтобы услышать и об этом, и обо всем остальном.

Она поцеловала его в затылок потрескавшимися губами. Совомышь нарезала круги в наполненном пеплом небе, пока Чи Хён помогала Мрачному устроиться в седле впереди нее.

— Я знаю, что Рогатые Волки не ездят верхом, но, надеюсь, ради меня ты сделаешь исключение, — прохрипела она ему в ухо.

— Когда угодно и сколько угодно, — ответил он с таким же мучительным хрипом. — Мы... У нас все в порядке?

— Даже не рассчитывай, — сказал Феннек. Он стоял неподалеку от панголина Чи Хён, рядом с Марото, Неми и Индсорит, но все смотрели на север, и только старый усбанец повернулся к Чи Хён и Мрачному. — Что бы ни происходило, вы должны перебраться через стену в Отеан. Мы постараемся не отстать от вас, но, если не получится, не пытайтесь нам помочь. Наш единственный шанс — увлечь как можно больше врагов в погоню, и когда Спящие Жрецы решат, что нужный момент наступил, это будет конец для всех, кто не добрался до надежного укрытия по ту сторону стены. Понятно?