Мероланна, чья юбка уже была заляпана грязью до середины, не вздрогнув встречала даже самых гротескных существ, выныривающих из мглы, но как солдат, решительным маршем штурмовала чёрный с золотом тент, одиноко и безучастно стоящий в центре суматохи.

"Она отважна, — подумала Утта, — и этого у неё не отнять. Но та, кого она ищет — не простая смертная, и не устрашится гнева пожилой женщины. Если то, что сказал Кайин, правда, тёмная леди и сама старше, чем мы можем вообразить: она — дочь бога. И, видит милостивая Зория, наверняка к тому же гневлива и мстительна свыше пределов человеческого разумения”.

Если бы не все те безумные события, которым она стала свидетелем, Утта бы обозвала все рассуждения кваров о богах, Огнецвете и бессмертных близнецах чепухой… но ничем другим нельзя было объяснить ею увиденное и творящееся прямо сейчас вокруг!

Для Утты Форнсдодир, всегда полагавшей себя женщиной образованной, умевшей, несмотря на своё служение, высмотреть зёрна истины в историях древности и отделить их от плевел глупости и суеверия иных сказаний, настало время, когда ей пришлось столкнуться с такими ужасами, что она уже начала даже терять присутствие духа.

Ясаммез стояла перед шатром как воплощение Кошмара, с ног до головы облачённая в чёрные, покрытые шипами доспехи, с напоказ обнажённым мечом цвета слоновой кости на поясе. Она глядела на что-то в скрытых облаками верхушках колючих лоз, что-то, чего Утта увидеть не могла, и не отвернула взгляда даже когда герцогиня Мероланна резко остановилась перед ней и медленно, с видимым усилием опустилась на колени. Тонкий пронзительный визг, который мог бы издать и ветер, разнёсся над этой немой драматической сценой, — да только Утта знала, что это не ветер. В стенах крепости Южного Предела фаэри убивали мужчин, женщин и детей.

— Я не могу долее выносить такую жестокость! — Мероланна, чей голос был твёрд ещё несколько мгновений назад, начала запинаться, и Утта чувствовала, что это не просто страх: что-то было такое в тёмной Ясаммез, что у любого слова застревали в горле. — За что вы губите мой народ? Что они сделали вам? Две сотни лет прошло с последней войны с вашими соплеменниками — мы почти позабыли даже о вашем существовании!

Ясаммез медленно повернула к ней лицо — бесстрастную маску, бледную и странно прекрасную несмотря на нечеловечески острые черты.

— Две сотни лет? — произнесла женщина-фаэри своим хриплым и певучим голосом. — Краткие мгновения. Когда бы ты увидала, как столетия проплывают мимо, как наблюдала их бег я, только тогда твои разговоры о времени что-то бы значили. Твой народ обрёк мой на гибель, и теперь я проявляю ответную любезность. Можешь смотреть, как они умрут, или можешь укрыться где-нибудь, но не занимай моё время.

— Тогда убей меня, — голос Мероланны вновь сделался твёрд.

— Нет, герцогиня! — вскричала Утта, но внезапно ноги у неё задрожали, как стебли камыша, и отказались нести хозяйку, так что приблизиться жрица Зории не смогла.

— Тихо, сестра Утта, — герцогиня снова повернулась к угловатой тени — Ясаммез. — Я не могу просто смотреть, как умирают мои люди — мои племянницы и племянники, мои друзья — но и прятаться от этого я не могу. Если вы понимаете, что значит страдание, как о том говорите, прекратите моё, — женщина склонила голову. — Возьмите мою жизнь, вы, равнодушное создание. Длить чью-либо агонию не пристало высокородной леди.

Ясаммез взглянула на Мероланну и подобие холодной улыбки заиграло на её губах. Долгое время они стояли так — как персонажи пьесы про безжалостного завоевателя и беспомощную жертву или про палача и приговорённого, но Утта понимала, что на деле не всё было так просто.

— Не тебе рассказывать мне о страдании, — наконец произнесла Ясаммез. Её голос ещё звучал грубо и странно, но сделался ниже, мягче. — Никогда. Буде я привела бы сюда всех, кто дорог тебе, и убивала на твоих глазах одного за одним, даже и тогда не тебе упоминать при мне это слово.

— Я не знаю, что… — начала Мероланна.

— Молчи, — так мог бы прошипеть раскалённый клинок, вонзённый в ледяную воду. — Известно ли тебе, что ты и твой презренный род сделали с моим народом? Охотились на нас, убивали нас, травили нас, как паразитов. Те, кому удалось спастись, удалились в изгнание в холодные северные земли, вынужденные укрыться под пологом сумерек, как ребёнок прячется под одеялом. Да, вы украли у нас даже солнце! Но жесточе всего то, что вы привели наш род на край погибели, а затем отняли и наш последний шанс выжить! — бледный лик навис над герцогиней, чёрные глаза превратились в узкие щёлочки. — Длить агонию, говоришь? Да если бы я могла, я пытала бы каждого из вас, каждого мягкотелого смертного слизняка, а затем вытопила из вас жир на огне, наслаждаясь вашими воплями. И курганы из ваших обугленных костей стали бы вам единственным надгробием.

Ненависть тёмной леди обдала их ледяным холодом, как порыв студёного ветра с гор. Утта не смогла сдержаться — тихонько пискнула от ужаса.

Ясаммез повернулась к ней, как будто впервые заметила.

— Ты! Ты зовёшь себя служительницей Зории. Что, кроме слезоточивой чуши, ты знаешь о белой голубке — о настоящем Рассветном Цветке? Что ты знаешь о том, как отец её и его клан мучили её, убили её возлюбленного, а затем отдали её одному из кичившихся победой братьев, как будто богиня первого света — всего-навсего жалкий военный трофей? Что знаешь ты о том, как они пытали её сына — Горбуна, которого вы, подёнки, зовёте Купиласом, — пытали до того, что он рад был пожертвовать своей жизнью, лишь бы избавить землю от этих чудовищ? Тысячи лет он провёл в мучениях, каких ни ты, ни даже я не в силах и вообразить, чтобы сохранить мир в безопасности! А теперь подумай вот ещё о чём: вы называете его богом… но я зову его — отцом, — её лицо — маска ярости — вдруг стало безразличным и вялым, как у покойника. — И сейчас он умирает. Мой отец умирает, моя семья, всё моё племя умирает — и ты говоришь мне о страдании.

На этом колени у сестры Утты подкосились, и она осела в грязь рядом с Мероланной. В наступившей тишине слух её вновь чутко уловил вопли жертв Ясаммез, несущиеся над бухтой, страшный хор — и при этом звучавший обыденно, как отдалённые хриплые крики морских птиц. Тёмная леди отвернулась.

— Кайин, уведи отсюда этих… насекомых. У меня здесь своё дело — война. Расскажи им про то, как их племя выкрало Огнецвет и вырезало мою семью. А после, если они всё ещё будут полны желания умереть, я с радостью окажу им эту услугу.

— Затишь? Криксы? Я не понимаю, — Баррик снова взялся за тяжёлые вёсла и продолжил грести.