"Баррик? Это ты?" — раздался из-за спины до боли знакомый голос темноволосой девушки — Киннитан, вот как её звали, — но Баррик не мог ответить ей, как ни старался. Он попытался обернуться, но не смог пошевелиться — тело, вслед за лицом, тоже стало вдруг неподатливым и жёстким.

— Отчего ты не поговоришь со мной? — спросила Киннитан. — Я вижу тебя! Я так долго мечтала о том, чтобы поговорить с тобой! Чем же я тебя рассердила?”

Баррик тянул и напрягал закаменевшие мышцы, пока в глазах не поплыло, но все усилия оказались тщетны. Он будто превратился в статую. Лица по-прежнему таращились на юношу снизу вверх, но выжидательное внимание на них постепенно начало сменяться нетерпением и замешательством. Принц стоял, глядя как темнеет небо и начинается дождь, холодные капли которого он едва ощущал, будто плоть его загрубела, стала толстой, как древесная кора. И снова он слышал голос Киннитан, но тот всё слабел и слабел, пока не затих совсем.

Толпа начала расходиться: частью — явно рассерженная его бездействием, частью — просто озадаченная, пока юноша не остался стоять совершенно один на голой верхушке холма и мокнуть под дождём, не в силах даже стряхнуть с себя воду.

— Принц Баррик, если вы действительно… ой!

Раймон Бек, успевший только один раз тряхнуть спутника за плечо, с изумлением почувствовал, как клинок Кью’аруса колет его в горло.

— Чего тебе?

Бек осторожно сглотнул.

— Не могли бы вы… не могли бы вы, пожалуйста, не убивать меня, господин?

Баррик убрал меч обратно в ножны.

— Сколько я проспал?

Раймон потёр шею.

— Здесь об этом всегда трудно судить, но четверть пробило совсем недавно. У нас осталось не так много времени до конца Затиши, когда Бессонные снова выйдут на каналы, — бледность и тёмные круги под глазами говорили о том, что заснуть торговцу, вероятно, так и не удалось. — Если вы вправду хотите отыскать это место, нам нужно идти.

— Нам? Ты, значит, всё же идёшь со мной?

Бек уныло кивнул

— А разве у меня есть выбор, господин? Так и так они меня прикончат, — парень поджал губы, изо всех сил стараясь совладать с собой. — Впервые за долгое время я думал о своих жене и детях… думал о том, что, скорее всего, больше никогда их не увижу…

— Довольно. Эти мысли не принесут добра ни тебе, ни мне, — Баррик сел и потянулся. — Сколько ещё продлится эта Затишь?

Купец печально пожал плечами.

— Я же сказал вам, пробило четверть. Значит, три четверти уже прошло. Я даже не знаю больше, как определять время, принц Баррик. Час? Или два? Это всё, что у нас в запасе.

— Тогда мы должны попытаться найти центр города за это время. А что насчет этих крикс? Прицепятся они к нам на реке?

— Прицепятся? — Бек хохотнул. Смех прозвучал глухо, как отзвук удара по трухлявому бревну. — Вы не понимаете, господин. Одинокие — не часовые и не надсмотрщики, какие были у нас в Хелмингси. Они не "прицепятся", они мозг в ваших костях заморозят в ледышку. Они вырвут вам сердце и проглотят его целиком. Если услышите их голоса, зовущие вас, когда окажетесь на воде, вы предпочтёте утопиться, только бы не попасться им.

— Перестань говорить загадками. Что они такое?

— Я не знаю! Даже мой хозяин их боялся. Он говорил мне, что его соплеменники не должны были приводить их в Сон. Так он и сказал — "приводить". Я не знаю, нашли они их где-то, или вырастили, или призвали, как ксандианских демонов — но даже Бессонные говорят о них исключительно шёпотом. Я слышал, как один из сыновей Кью’аруса рассказывал своему брату, что они похожи на белые лохмотья, развевающиеся на ветру, но с женскими голосами. Бессонные ещё зовут их "Глазами Пустого Места". Не знаю, что это значит. Да боги упаси, я даже и вовсе не хочу однажды выяснить это.

— Кончай реветь. Вот, глянь на свою карту, — Баррик, присев на корточки, склонился над рисунком торговца. — Нам нельзя соваться прямо в большой канал, особенно если Затишь скоро закончится, как ты утверждаешь. Ты должен помочь мне найти путь к центру по маленьким протокам.

— Все маленькие каналы затемнены мглампами, — откликнулся Бек. — Там ничего не разглядеть. Некоторые из них, к тому же, закрыты водяными воротами; в них мы слепы, а вот нас всем видно…

Баррик в отчаянии застонал:

— Но должен же быть способ попасть туда, пусть даже придётся плыть по самому широкому каналу…

— Как улитья ракушка, — внезапно прокаркал ворон. Скарн поднял голову, отрываясь от расклёвывания слизких раскрошенных остатков точно такой раковинки. — Мы видали то. Сверху.

— Да. Мы хотим попасть к центру, но Бек говорит, что по небольшим протокам нам не пройти незамеченными.

— Мы могли б найти путь, — предложил Скарн. — От островка к островку, куда тьме не дотянуться.

— Тогда сделай это, — кивнул Баррик. — Сделай это, и обещаю — я поймаю тебе самого большого, самого жирного кролика, какого ты только видел, и себе не возьму ни кусочка.

Птица наклонила голову вправо, влево, разглядывая его — в чёрных глазах блеснули отражения костра.

— Сделка, — каркнул ворон и расправил крылья. — Уж постарайся не отстать.

Прежде чем вернуться в скиф, Баррик задержался, чтобы потушить костёр, но сперва подобрал с земли сосновый сук, липкий от смолы, сунул его в пламя, дождался, пока деревяшка займётся, и только потом забросал кострище смешанной с песком землёй.

— Это же настоящий огонь! — вскрикнул Бек, увидев импровизированный факел. — Затушите сейчас же!

— Здесь темно, как ночью. Я не собираюсь нащупывать себе путь сквозь этот проклятый город, ползая на карачках. Кроме того, если Бессонные не любят света сумерек, может быть, настоящий огонь их напугает.

— Они ненавидят свет, но не боятся его. А заметят издалека. Нести с собой факел — всё равно что орать во всё горло, чтобы криксы нас поскорее нашли.

Принц вгляделся в спутника, пытаясь определить, где в его словах страх, а где — здравый смысл. В конце концов он выкинул горящий сук в реку; лёгкий клочок сизого дыма потянулся за отплывающей от острова лодкой.

Баррику и до того не нравился этот мрачный, унылый город, но чем глубже они погружались в Сон, чем ближе подплывали к самому его сердцу, тем сильнее принц его ненавидел. Возможно, когда Покой закончится и улицы опять наводнят жители, он станет менее зловещим, но представить себе Сон оживлённым — или хотя бы обычным — городом было трудно.

Встречаемые ими по пути доки походили на кривые зубы; мосты нависали низко над головами; ограждённые высокими покатыми стенами каналы походили на разветвляющиеся кишки, будто бы город был гигантским бессмысленным существом наподобие морской звезды и медленно всасывал их внутрь себя. Дома, даже самые большие, казались тесными и скрывающими какие-то тайны, маленькие окошки глядели на мир бельмами слепца. Общественных мест, по крайней мере того, в чём Баррик мог их опознать, тоже встречалось мало: только корявые мосты да редкие пустыри, похожие не столько на площади или рынки, сколько на места, где старые дома снесли, ничего не построив взамен. Но ужаснее всего была аура тягостного молчания, царившая над тёмными лабиринтами Сна. Его обитатели могли зваться Бессонными, но вместо вечно оживлённых улиц Баррику и Раймону Беку на пути встречались лишь одни только застывшие постройки, каждая из которых казалась порождением кошмара, твёрдой скорлупой, лелеящей в себе зародыш дремлющей злобы, как будто Сон был вовсе не городом, но склепом — обиталищем неупокоившихся мертвецов.