– Нехорошо спать на солнце, – пожурил меня Абай. – Сны дурные могут присниться.

Еще под впечатлением от увиденного я рассказала Абаю про старца. Он долго выспрашивал подробности, уточнял детали, потом задумался.

– Знаешь, кого Таня сейчас видела во сне? – спросил он подошедшего Гамната. – Хасана, Старца Горы.

– Горы Сулеймана? – уточнила я.

– Если бы, – усмехнулся Абай. – Слышала про ассасинов?

– Читала.

– Хасан – основатель ордена. Мечеть, в которой мы молились, построена его последователями. Их потомки до сих пор живут в Ферганской долине. Давно разрушен Аламут, от ордена остались одни воспоминания, но ассасины все еще ждут человека, который придет и скажет тайное слово. Говорят, в каждом поколении он приходит – иногда из Афганистана, иногда из Ирака, и горе тому, кто не выполнит его приказания.

– А я читала, что это быльем поросло, – вмешалась Герда. – Старые-старые сказки.

– Мы рождены, – усмехнулся Абай, – чтоб сказки сделать былью. Так говоришь, пальцем он тебе грозил?

– Да, грозил.

– Дела.… Однако плов готов, пошли обедать.

Достархан расстелили прямо на траве, огромное блюдо с пловом поставили посредине, уселись вокруг него одним кругом. Мирза налил водку в пиалу, выпил сам, ухватив двумя пальцами горсть желтого, сочащегося жиром риса, отправил в рот. Его движения в точности повторили по очереди все, сидящие в круге. Гамнат и Юнона водку пить отказались.

– У нас выступление вечером, не сможем работать.

Круг замер, ожидая «раскрутки» непокорных, но Мирза молча ткнул пальцем в следующего.

Особенно вкусным оказался чеснок, сваренный целиком, вместе с кожурой. Мирза разрывал каждую головку на части и оделял друзей. Мне он бросил целую.

– Ешь, Таня. Кровь много ходи, здоровье лечить надо.

Плов доели, пустые бутылки Мирза приказал разбить о камни, шофер залил угли костра водой, и автобус покатил обратно, сквозь пламенеющую под лучами закатного солнца Ферганскую долину, мимо маленьких уютных домиков, в которых потомки ассасинов ожидали появления человека с тайными словами на устах.

Вернувшись, мы разбрелись по усадьбе: некоторые пары отправились к будке, другие уселись в беседке, Абай вместе с Гердой удалились на свою половину, а Мирза с оставшимися «друзьями» пошли в комнату. Я тоже, было, двинулась за Мирзой, но он остановил меня.

– Гамнат ходи. Гамнат большой артист, к нему ходи.

Гамнат, к моему удивлению, даже обрадовался.

– Вот и хорошо! Съездишь с нами на выступление, развеешься.

Пока он с Юноной переодевались, я сидела на крылечке и размышляла над словами Мирзы. Что он имел в виду? Что я такая же актриса, как Гамнат? Значит, он раскусил мою игру и гонит меня. Но с другой стороны, Гамнат и Юнона – избранные ученики, преторианцы, находиться вместе с ними – скорее награда, чем наказание. И чему обрадовался Гамнат? Неужели ему так интересно мое общество? И от чего развеяться? От видения в мечети или от угрозы Хасана?

Ответ ни на один из вопросов так и не всплыл в моей голове. Гамнат и Юнона, одетые по-концертному, вышли из комнаты, за воротами нас ожидала «Волга» директора кинотеатра. До Оша доехали минут за двадцать, водитель не обременял себя соблюдением правил и несся на огромной скорости. У входа в кинотеатр машину поджидал лично директор и с почетом проводил дорогих гостей в свой кабинет, подготовиться к выступлению.

– Наш администратор, – представил меня Гамнат, и директор с уважением протянул липкую ладонь.

Свободных мест в зале не было, сидели на ступеньках, приставных стульях. Гамнат вел вечер легко, публика ловила каждое слово, охотно отзываясь на шутки. Демонстрировали отрывки из фильмов, в том числе уже виденных мною, и я, к собственному удивлению, нашла их вовсе не такими дурными, как помнилось. Видимо обаяние Гамната изменило мое отношение к ним. По залу прокатывались душные волны обожания, я чувствовала их кожей, словно надо мной проносили включенную рефлекторную лампу. Гамнат их тоже чувствовал; когда, по моим расчетам, лампа достигала подмостков, он неуловимо преображался. Легкие шаги, которыми он мерял сцену, рассказывая и показывая разные эпизоды из актерской жизни, превращались в прыжки, так, будто он хотел подпрыгнуть от распиравшей его энергии и, пробив крышу кинотеатра, унестись в ночное небо.

После выступления, пока Гамнат и Юнона переодевались в кабинете, директор протянул мне конверт.

– Как договаривались. Можете не пересчитывать, все точно.

– Добре, – ответила я, сходу перевоплощаясь в администратора.

Толпа у входа в кинотеатр не рассеивалась, мы вышли через заднюю дверь, и директор лично отвез нас к приятелю Гамната. В машине я молча передала Юноне конверт, она так же молча спрятала его в сумочку.

Приятель жил во дворе, образованном небольшими домиками. Перед каждым домиком был палисадник, мы сидели в одном из них на толстом ковре, пили чай, немного водки, закусывая ягодами с огромных виноградных гронок. Луна висела над нашими головами желтая, словно лампа.

Разговор шел о каких-то знакомых, неизвестных и плохо понятных мне делах, и скоро я перестала слушать, погрузившись в свои бесконечные подсчеты и размышления: кто-кому-когда-что сказал и как-он-почему-зачем ответил.

С моей точки зрения, большинство людей, и я в числе этого большинства, постоянно проигрывают в жизни, неправильно решая ежедневные ситуации. К сожалению, моих аналитических способностей хватало только на видение неправильности. С тех пор прошло много лет, но я ничему не научилась: набитых шишек, увы, недостаточно для преодоления пропасти между наблюдателем и советчиком. Хорошим советчиком, а не болтуном-всезнайкой.

Из глубины размышлений меня вывел разговор о домике Бабура. По словам друга Гамната, на вершине горы собираются построить телевизионную антенну, одна из опор должна вонзиться точно в развалины медресе. Поэтому остатки фундамента снесут, на их месте выроют глубокий котлован и зальют бетоном.

Меня сильно подмывало спросить, что это за просветление такое, после которого начинается война, гибнут десятки тысяч человек, сжигаются города, исчезают народы. Задать вопрос я не успела, Гамнат вдруг напрягся, его спокойное лицо окаменело,

– Если они только притронутся к медресе, – сказал он, играя желваками, – я своими руками уничтожу тех, кто тронет с места хоть один камень.

Сидящие на ковре мужчины подняли руки и повторили жест Абая: протянув в сторону горы раскрытые ладони, сложили их ковшиком, и, словно зачерпывая невидимую субстанцию, поднесли к лицу.

Затем разговор снова перешел на местные новости, и я уплыла к своим берегам. Спать легли поздно, в открытое окно светила луна, звезды прятались среди листьев шелковицы. Я начала потихоньку погружаться в дрему, как вдруг увидела человека. Он висел над шелковицей, ухватившись за нее, будто ныряльщик за камень на морском дне и внимательно смотрел на меня. Его ноги были подняты вверх, тоже, как у ныряльщика. Я приподнялась на локте, не зная, что делать, он отпустил руку и уплыл вверх. Сон, очередной сон без разгадки….