В своей прошлой, додуховной жизни, я размышляла о самоубийцах и не могла понять, как по своей воле можно оставить наш сияющий мир и погрузиться в черную пучину небытия. Тогда, в сумраке мечети, рядом с трясущейся от страха Юноной, я поняла, ощутила и пожалела несчастных, попавших на крючок силам разрушения.

Ища поддержки, я протянула руку, Юнона, повинуясь такому же чувству, подставила открытую ладонь, наши пальцы соприкоснулись и тут же разлетелись в разные стороны: между ними проскочила маленькая молния. Разряд оказался настолько сильным, что слегка обжег подушечки безымянного и указательного, несколько дней подряд я ощущала боль при каждом прикосновении.

Но разряд принес облегчение; Юнона перестала дрожать, вибрации в моем животе тоже утихли. Чтобы немного успокоиться, я перевела взгляд на желтый проем окна. И него доносилось тугое гудение ветра, словно там, в бархатной синеве неба кружился огромный шмель, не решаясь залететь внутрь. Золотые клубы горячего воздуха порывами вливались в проем и, рассеиваясь по мечети, осыпали ее танцующими блестками бараки. Все плохое осталось там, за стенами, а хорошее вместилось тут, внутри, рядом с молящимися Мастерами.

Я вновь посмотрела на Мирзу и Абая и вздрогнула. Их фигуры окутывал черный туман: мерцающая бездна клубилось вокруг голов, скользила по спинам, танцевала у щиколоток. Испугавшись, я бросила взгляд на Гамната – с ним все было в порядке, ровное сиреневое свечение тонким ореолом облегало его голову. Вернувшись к Мастерам, я опять вздрогнула – тьма исчезла.

«Показалось, – решила я. – После яркого света окна колбочки, в сумраке мечети не переключились на палочки, или наоборот – вот и показалось».

За дверью послышался голос Игоря, несколько человек ввалились вовнутрь, и зыбкая атмосфера предощущения чуда тут же рассыпалась.

– Мастера молятся,– строго заметил Гамнат. – Постарайтесь совпасть.

«Друзья» сразу уселись на пол: кто принял позу лотоса, кто принялся выполнять «огненный цветок» и пошла привычная лабуда, хорошо знакомая по Вильнюсу. Я тихонько поднялась и, стараясь не шуметь, выбралась из мечети.

Со всех сторон площадки собирались «друзья», ныряли внутрь и включались в духовный поиск. Мне было грустно, обидно, больно и сладко: цветные запахи Ферганской долины плыли вокруг, словно ожившие ноты, пряные на вкус и нежные на ощупь.

Кто-то положил руку на мое плечо. Я обернулась.

– Не расстраивайся. Таня, – Юнона чуть сжала пальцы. – Ты идешь своей дорогой, ты другая, и путь у тебя другой. Не расстраивайся.

Горячий воздух быстро подсушил слезы, когда Мирза, а за ним все остальные выбрались из мечети, я совсем успокоилась и была готова к дальнейшим приключениям. И они не заставили себя ждать…

Абай поднялся в автобус последним. Уже стоя на ступеньках, он обернулся, протянул в сторону мечети раскрытые ладони, сложил их ковшиком, и, словно зачерпывая невидимую субстанцию, поднес к лицу.

Спустившись с холма, мы долго ехали по долине, пока не оказались на берегу горной речки. Ледяная вода сердито бормотала, с головокружительной скоростью проносясь мимо берегов, усеянных черными валунами. Мирза около километра шел у самой кромки, выбирая место; в конце концов ему приглянулась лужайка возле небольшого порога. Налетая на камни, река свирепо шипела и пенилась, водяная пыль, переливаясь всеми цветами радуги, висела в воздухе.

Подъехал автобус, шофер с помощником достали из багажника большой казан, продукты, набрали воды прямо из речки и под руководством Гамната принялись варить плов. Мы расселись двумя кружками: в большом – Мирза и «друзья», в малом – Абай, Герда, Юнона и я. Гамнат приходил и уходил, то, примыкая к общему молчанию, то, снова заводя веселую перебранку с шофером.

– Ферганская долина, – негромко заговорил Абай, – родовое поместье суфиев. Раньше тут были целые суфийские деревни, медресе, тайные школы. Суфии неспроста выбрали это место – Ош самый эзотерический город Средней Азии. Его покровитель – царь Сулейман, гора, которая в центре города так и называется – гора Сулеймана. Когда-то он прилетал сюда на ковре самолете, и трон свой, по преданию, скрыл в недрах горы. Вы обратили внимание на лозунг у самой вершины?

– Да, – я кивнула головой. – Громадные белые буквы.

– На том месте, – продолжил Абай – стоял домик, небольшое медресе. В нем просветлел Бабур, завоеватель Индии. Аллах послал ему миссию и указал, как ее выполнить, здесь, на горе Сулеймана. При советской власти медресе разрушили, от него остался только фундамент. Хаким, хозяин дома, в котором мы остановились, когда-то учился в этом медресе. Впрочем, он ведь сеид, потомок Магомета. У них учеба проходит не так, как у простых смертных.

– А как? – поинтересовалась Герда, закуривая очередную сигарету. Курила она непрерывно, и табачный дым, перебивая запах свежей воды, тянущийся от реки, начал меня раздражать.

– В одной из комнат медресе ставили палатку из белого шелка. Сеид, предварительно постившийся сутки, уединялся в ней на два дня. Без еды и питья, не выходя из палатки. Почти сразу он впадал в транс – в трансе его посещали небесные посланцы Магомета, обучая тайнам Корана и скрытым заповедям ислама. Особо успешных учеников, говорят, навещал пятый имам. Но это лишь слухи. Вообще, все, что касается учебы сеидов, основано исключительно на слухах. Сами они никогда не раскрывали подробностей, рассказы же тех, кто наблюдал за происходящим со стороны, далеки от истины.

Хаким – последний суфий в известном роду, его дети отошли от веры, превратились в простых дехкан. Я пытался расспрашивать его про палатку и визит имама, но он отмалчивался. Сказал лишь, что посещение напоминало сон, очень явный и отчетливый сон, абсолютно походивший на реальность.

Абай продолжал рассказывать, а я ощутила, как мои веки слипаются. Дым от сигарет Герды ел глаза, я отползла в сторону, опустила голову на траву и заснула.

Во сне, наверное, под впечатлением рассказа Абая, мне привиделся старец в белой чалме, белом халате и с кинжалом, в богато украшенных золотом ножнах на поясе. Он испытывающе глядел на меня, постукивая ногтями по ножнам. Пальцы у него были длинные, коричнево-темного цвета, ногти аккуратно заправлены, наподобие когтей. Их постукивание напоминало перекличку вагонных колес. Брови старца низко нависали над глазами, крючковатый нос походил на клюв, и вообще весь он смахивал на хищную птицу, готовую сорваться с места и растерзать добычу.

Взгляд у него был недобрый, улыбка острая, губы, как ниточки, и смотрел он прямо в середину моего сердца, словно втыкая ледяную иглу. Не отводя глаз, старец оторвал от ножен коричневый палец и погрозил мне. Жест был страшен, я подняла руки, чтобы прикрыть лицо и с ужасом обнаружила их отсутствие. Вместо рук по бокам туловища болтались обрубки, заканчивающиеся там, куда раньше доходили рукава летней блузки.

Я проснулась в поту, сердце колотилось от страха, ноги дрожали. Опустив руки в холодную воду реки, я попыталась смыть сновидение, но оно не уходило: лицо старца, его змеиная улыбка струились перед глазами.