Карл был Первым Мечом Бургундии и неплохо умел набраться праны, ввериться дао и быть как вода. В бургундской традиции, впрочем, слова и нинзюцкие пальцовки были другими и орал он в бою не «Нами Амида Бутсу!» или «Банзай!», а «С нами Господь!», также – «Бургундия!» и, иногда, – «Монжуа!» Последнее, впрочем, только против турок и немцев, когда вдруг забывалась его дутая бургундственность и в Карле просыпался великофранк.

Но если Карл и бывал порою как вода, то Гельмут, чёрт бы Вас побрал, Гельмут, Вы просто как молния.

– Йяа, – самодовольно кивнул тевтон, протирая меч шелковым платком и возвращая его наконец ножнам.

Карл подумал, сколь он был глуп и самонадеян со своим стилетом. И как просто было бы тевтонскому мечу проделать трепанирующий трик-трак не с бронзовой балдой, которая бог весть чем не потрафила Гельмуту, а с его собственной, ценной головушкой.

Получалось плохо: он, Карл, всё глубже въезжает в манию преследования, а Гельмут тоже в неё же и тогда он просто опасный псих, от которого надо держаться подальше и рвать когти из замка Орв с первыми петухами. Либо Гельмут адекватен мирозданию и тогда с психом надо дружить.

– Жювель, занеси холст в комнату герцога, принеси другой светильник и прибери здесь, – Гельмут указал на бронзовые обломки в луже горящего масла.

– Скажите, Гельмут, зачем Вы испортили вещь? – спросил Карл.

– А зачем Жануарий вчера ночью испортил корову? – сделав невинные глаза, осведомился Гельмут.

– Итак, Карл, Вы хотели поговорить со мной, я хотел поговорить с Вами, и вот мы встретились. Вы хотели узнать, как были убиты Гибор, Гвискар, Эстен и Мартин. А я хотел получить от Вас письменное подтверждение их смерти.

Все мыслимые замечания насчет просто «Карла», насчет издевательского тона Гельмута и насчет разницы в общественном положении – герцог против какого-то высушенного инквизитора – Карл предпочел оставить за скобками.

– Я не понимаю, о каком письменном подтверждении может идти речь. Я Вам что – судебный пристав?

Гельмут досадливо поморщился.

– Карл, Вы не очень умный человек.

Карл даже не ухом не повел. Замок Орв целительно подействовал на его спесь.

– Но, – продолжал Гельмут, – Вы очень удачливы, у Вас ясный взор, великолепное прошлое и, что самое странное, Вы имеете подлинное счастье, а не одну из его многочисленных реплик. Вообще, даже просто говорить с Вами – большое удовольствие. А грубить Вам – напротив, очень и очень тягостно. Не говоря уже об угрозах. Поверьте, я никогда не стал бы Вам угрожать, хотя мне ничего не стоит сейчас пленить Вас и устроить торги вокруг Вашей головы. Кто даст больше – Людовик или Ваша супруга?

Разговор происходил в полной темноте. Жювель всё ещё возился за дверью с бронзовым мусором и нести новый светильник не спешил. Кровь прилила к лицу Карла, но он снова остался при своём эпическом самообладании.

– Конечно же супруга. Людовик столько не зарабатывает. Проверять не советую.

– Я и не собираюсь, – Гельмут услал во тьму любезную улыбку. – Наш престарелый магистр Фридрих готовит себе достойную смену. И чтобы признать во мне лучшего из кандидатов, магистру Фридриху требуются неопровержимые доказательства того, что все малефики замка Орв уничтожены. Все без исключения.

– Привезли бы ему просто четыре головы, – предложил Карл, глядя на Гельмута как на говорящую мурену.

Гельмут обиженно цокнул языком и затянул голосом из саркофага:

– Так не пристало, ибо, первое: и усекновенная глава малефика способна к малефициям; второе: не так просто доставить голову в сохранности из Франции в Кенигсберг; и, третье: это было бы против нашего устава. У нас запрещено надругательство над очищенными от скверны телами, – закончил Гельмут не без гордости за родной Орден.

Пришел Жювель и принес долгожданный светильник.

– Вот, – сказал Гельмут, любовно разглаживая на полу комнаты холст. – Я тут всё оформил.

Карл нехотя посмотрел на уже виденные силуэты, согласно надписи отвечавшие, якобы, Гвискару, Гибор, Эстену д’Орв и Мартину.

В правом верхнем углу холста Карл увидел: «Личности означенных малефиков и смерти их, коим сам был свидетель, удостоверяю. Карл, герцог Бургундский. 22 января 1472 года».

– Та-ак. То есть Вы хотите сказать, что хоть я и прибыл в Орв пятью днями позже означенной на холсте даты, я всё-таки был всему очевидцем и, значит, с легкостью могу удостоверить Ваши подвиги.

– Конечно. Конечно можете. Авторитет герцогов Бургундских очень высок у нас в Ордене. И наш магистр поверит Вашей подписи без малейших колебаний.

– Колебать нечего, – поддакнул Жювель, который, оказывается, мерзавец, сидел всё это время на корточках у двери.

– Гуляешь, – бросил ему Карл.

– Иди-иди, – разрешил Гельмут.

Жювель убрался.

Карл с облегчением почувствовал, что сонная одурь отступает. Именуемое реальностью медленно, но неуклонно начало всё-таки приобретать черты, таковой приписываемые.

– Я Вам вот что скажу, герр Гельмут. Если бы я не опоздал сюда, если бы мои солдаты не остались страдать чревом в монастыре Святого Воскресения, первым делом я взял бы замок Орв под свою охрану. А вторым делом подписал бы эту подложную картинку, пребывая в полной уверенности, что Мартин и прочие живы и находятся в моей власти. Выгода была бы с обеих сторон, согласитесь.

Гельмут нахмурился.

– Не понимаю, в чём Ваша выгода.

– Я бы знал, где кончается правда. Я бы знал, что лгу во имя прочного союза с новым магистром Ордена – то есть с Вами. И при этом навсегда избавляю Мартина от инквизиционного преследования. Поскольку моя подпись de jure делает то же, что сотворил Ваш меч de facto. А так, просто подтвердить Ваше служебное рвение – мне неинтересно.

– А что – Вам хотелось бы, чтобы Ваш Мартин остался жив? – дернул Гельмут нить разговора влево.

– Не знаю.

В глазах Гельмута мелькнуло секундное изумление, старательно выданное им за легкую озадаченность резкой переменой герцогских настроений. На самом же деле Гельмут понял, что Карл всё понял. И послал в адрес пронырливого Жануария двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть проклятий. Гельмут решил сменить козырь.

– А ведь Мартин приходится мне троюродным племянником! С его прелестной матерью я играл в салки… тенистый сад, и мы… совсем еще дети! – будто бы «вдруг» вспомнил Гельмут.

– Ну и что, что в салки?

– Мне будет тяжело его убить.

Если бы не предметное письмо, Карл, не исключено, клюнул бы на этот шантаж Гельмута – будто Мартин в захвачен в плен и томится в «тевтонских застенках», ожидая экзекуции.