400 год К. С. 4-й день Осенних Скал

1

Последний оказавшийся на пути Чарльза рейтар прянул в сторону и попытался развернуть коня, но налетел прямиком на Иоганна; бергер не сплоховал.

— Давенпорт, удиравшие есть!

Чарльз наскоро огляделся, убеждаясь, что с первой задачей драгуны справились: встречавший их заслон был опрокинут. Правее «лиловые» добивали «своих» дриксов, и дела там шли тоже неплохо. Что ж, еще немного, и жирный «гусь» на холме угодит на вертел…

— Ах ты ж сволочь лапчатая!.. — На вершинке уже никого не было — ни кучки офицеров, ни охраны, ни малопонятного знамени. Так вот о чем кричал заменивший Бертольда Катершванц! Вражеский генерал, ради которого все и затевалось, решил не дожидаться завершения конной сшибки.

— Чего встали?! Догнать!..

Мимо «лиловых» к своей пехоте дриксу напрямик не проскочить, Валентин нарочно повел «лиловых» так, чтобы отсечь добыче эту возможность; в то же, что командир нагрянувших к марагам «гусаков» все бросил и просто ударился в бега, Чарльз не верил, хоть умри. Скорее умник попробует обогнуть схватку с дальней стороны, вдоль опушки.

— Парни, к лесу! Живей!.. Не пускай гада к своим! Особо орать и не требовалось, драгуны, разгоряченные схваткой и пусть мелкой, но победой, так и рвались в погоню. Только бы успеть!

Растянувшийся эскадрон выкатился на опустевшую вершину. Сзади слева, на дороге к Гюнне, сбился в плотную кучу дриксенский обоз, справа кипела всеобщая драка — ополченцы держались, дриксы давили… Но не все! Один, нет, два батальона уже развернулись, торопясь на помощь к угодившему в беду начальству. Ничего, им еще топать и топать, а где же само начальство?! Ага, вот оно, таки мчится к опушке. Несколько офицеров и десятка четыре конвоя…

Беглецы гнали изо всех сил, сытые кони неслись широким галопом, а на длинном склоне, как назло, не было ни буераков, ни валунов.

— Догнать!.. — Нахлынувшая ярость понукала не хуже шпор. Убегал назад заросший густой травой склон, комья земли вырывались из-под копыт, позади азартно орали: «Режь гусятину!»

Дриксы один за другим переваливали второй гребень и пропадали. Справа пропела знакомая труба, Придд своих тоже торопил.

Успеть, не дать забиться под прикрытие мушкетов пехоты, достать… Во что бы то ни стало достать заявившуюся сюда мразь, сорок ям ей под ноги!

Вот и вершина, теперь хочешь не хочешь, а лошадей придержать придется… Если не желаешь, как вот эти… Пара дриксов не удержала своих скакунов и закувыркалась на склоне. Один вскочил, помог коню, бросился следом за товарищами, второму повезло меньше: синяя фигурка так и не поднялась, гнедая с пустым седлом захромала куда-то в сторону.

— «Спруты»!

— Вправо, вправо давай!

— У-лю-лю!

Удастся ли догнать удиравших, знал разве что лошадиный бог, гусятина же пока имела приличную фору. «Лиловые» изначально были ближе к добыче, и сейчас у них было больше шансов, но драгуны все равно вовсю понукали коней. И правильно делали: густой кустарник, окаймлявший лесную опушку, разом украсился десятком пышных бело-серых султанов. Сверху Чарльз видел, как покатились по траве то ли трое, то ли четверо дриксов из тех, что скакали впереди. Убегающие смешались, часть шарахнулась в сторону, подальше от стрелков, задние начали осаживать, и тут лес выплюнул на открытое пространство с полсотни всадников, дружно ринувшихся на беглецов. Вот только их мундиры!.. Чарльз готов был спорить на что угодно — это тоже дриксы!

— Твою ж… «Гуси»! — подтвердили догадку за спиной. — Они там, что…?!

Ничего не понимая, Чарльз на всякий случай придержал коня, рядом то же делали его парни, а вот загоняемая дичь в недоумении отнюдь не пребывала. Надо отдать должное улепетывавшему генералу, решал он быстро. Не успели вторые дриксы проскакать и полусотни шагов, как первые, даже не пытаясь объясниться, разделились. Большинство, выхватывая клинки, ринулось на выскочивших из зарослей соотечественников, но где-то с дюжину всадников развернулись и дунули назад.

— Закатные твари! — Во время погони драгуны, срезая путь, слишком сильно забрали вправо, дав тем самым беглецам шанс — проскочить «коридором» между двух сходящихся погонь.

— За мной! Галопом!

Очертив в воздухе круг, шпага Давенпорта уставилась своим острием на уходившую в сторону обоза группу. Затоптавшиеся было на месте драгуны срываются с места, топот десятков копыт вновь наполняет уши, в лицо бьет теплый дымный ветер…

— Держи!.. Держи зайца гусиного!

Он не уйдет! Его нельзя отпускать, ни за что нельзя, значит, он и не уйдет.

2

Мэллит вытерла руки обрывком вышитого полотенца и прислушалась. На границе лагеря вновь трещало, и треск этот, более сильный, чем прежде, разбегался в обе стороны. Стреляли и слева, там, где пологий склон вел на плоскую голую вершину, и справа, на забывшем о празднике поле.

— Не бойся, — роскошная привлекла гоганни к себе, — давай послушаем вместе.

Сквозь сотканный из стонов, криков и пальбы шум пробился резкий, гулкий удар, и нареченная Юлианой облегченно вздохнула и улыбнулась.

— Курт их не пустит, и думать нечего! У них ни одной пушки, а мы на холме. Все будет в порядке… Обязательно.

— Сударыня! — Нареченная Бертой пыхтела и размахивала руками. — Сударыня… Велите этому прохвосту не жаться… Не заявись эти, больше б выдули, а он заладил, нет у него… кончилось… Так я и поверила! Пять бочонков с утра было… Ну не штаны ж цирюльники зашивают, больно ж людям, запить надо!

— Идем. — Роскошная торопливо прижала Мэллит к себе и ушла; успевая везде, она помнила обо всем и лишь забывала, что нужно беречь себя и дитя. Громкий голос звучал то средь заменявших врачей цирюльников, то у подносчиков воды. Утешая, решая, порой крича, нареченная Юлианой прогоняла страх и отчаянье будто забравшихся в сад свиней, но Мэллит видела, как она косится туда, где гремят пушки ее мужа. Они стреляли не часто, но каждый выстрел придавал уверенности всем и на мгновение дарил покой сердцу роскошной.

— Полотно, — запричитала девушка, столь же худая, как и Мэллит, — ох… Полотно кончается… Ох… Мне одной много не принести!

— Идем, — сказала гоганни, — я помогу.

Простынь уже не осталось, и старухи у котлов теперь рвали одежду и белье. Они, заглушая пальбу, продолжали выть свои песни, и от этого воя и тряпичных куч, пестрых, как одежды безумцев, Мэллит стало страшно, словно она вновь стояла у мертвой ары или смотрела в глаза обезумевшей от ненависти первородной. Чтобы не закричать и не закрыть руками лицо, добавляя страха другим, гоганни спросила спутницу про песню.

— Жил один граф, — ответила худая, — он полюбил жену старика… Граф уговаривал мужа ее отдать, подарки обещал… Золото, лошадь с седлом, дом, крыжовник… А муж задаром отдал, только он ее убил сначала… Барышня, вам плохо, да?