— Горе тем, кого вы только что помянули и назвали по имени, — ответил Лузи.

— Пожалуй… — коротко и холодно произнес Сроли, словно не желая на этом задерживаться, и начал подробнее рассказывать о Михле: как давно это с ним случилось и как он сегодня случайно встретил жену Михла и его самого. Жена вела его за руку и плакала. Тогда он, Сроли, взял Михла за руку вместо нее и обошел вместе с ним все знакомые и незнакомые дома, чтобы собрать хоть немного денег.

Рассказывая об этом, Сроли не обращал никакого внимания на Михла, который стоял рядом, словно тот не мог слышать его слов или был не в состоянии понять то, что слышит.

И действительно, с того момента, как Михл вошел в дом, кое-как поздоровавшись с Лузи, а Сроли начал рассказывать о происшедшем более подробно, он стоял, как чужой, как посторонний, точно не о нем шла речь, и все время подтанцовывал, а с правой стороны его лица не сходила неподвижная, застывшая улыбка.

Лузи, выслушав рассказ Сроли, поступил, конечно, именно так, как в таких случаях полагается: дал денег — сколько мог — и пообещал не оставлять Михла без внимания и в дальнейшем.

Потом Сроли снова взял Михла за руку и отвел домой. Кстати сказать: после того, как Сроли привел Михла к Лузи, он стал заходить с ним и в другие дома.

Глядя на то, как Сроли шагает с ним из дома в дом, от порога к порогу, поддерживает его, поправляет на нем одежду, которую тот по болезни не всегда содержал в порядке, можно было подумать, что Сроли был очень близкий родственник Михла, вероятно — брат, а если не родственник, то сделал это хождение своей профессией… Но Сроли поступал так не из родственных чувств и, разумеется, не ради заработка, а, по-видимому, для того, чтобы использовать данное обстоятельство в качестве предлога для долгого разговора с Лузи — разговора, которого Сроли давно уже ждал.

И в скором времени такая возможность представилась.

Однажды, возвратясь домой после очередного хождения с Михлом, Сроли рассказал, что, проходя мимо дома реб Дуди, Михл вдруг задержался и ни за что не хотел сойти с места. Сроли понял, что Михл желает зайти в этот дом. К домам своих прежних знакомых и родителей учеников он никакого интереса не проявлял: можно зайти, а можно и не заходить; но возле дома реб Дуди он встал как вкопанный и без слов, только с упрямой миной на лице, выражал свою волю: обязательно, непременно зайти в этот дом!

Сроли удовлетворил его желание. Они вошли и застали реб Дуди при исполнении раввинских обязанностей — то ли в момент разрешения спорного вопроса, то ли во время беседы, когда реб Дуди, по своему обыкновению, сидел во главе стола, окруженный приближенными людьми.

И вот как только они переступили порог комнаты реб Дуди, Михл вырвал свою руку из державшей его руки Сроли, подошел к месту, где сидел раввин, и остановился, точно приготовился произнести резкое слово или держать речь. Приглушенным голосом он издал какие-то невнятные, невразумительные звуки, лицо у него покраснело, и весь он был в каком-то необычайном напряжении… Но от недостатка мысли и, главным образом, от невозможности выразить свои мысли он осекся, струйка слюны — очевидно, от беспомощной злости — потекла у него изо рта, и так же неуклюже-стремительно, как он только что направился к реб Дуди, Михл от него отвернулся, взял Сроли за руку и потянул его за собой, желая как можно скорее покинуть этот дом.

— Да, — добавил Сроли, рассказывая, — Михл, видимо, запомнил дом реб Дуди и место во главе стола, где сидел раввин, когда произошла история с талесом, — все это толкало его выразить без слов свое возмущение. Реб Дуди, — продолжал Сроли, — не произнес ни слова, глядя на Михла.

Возможно, он хотел сказать что-нибудь, но при виде того, как Михл подошел к столу и потом отошел, при виде его болезненного состояния у него язык отнялся. К тому же Михл, отойдя от стола, заторопился и потащил за собою Сроли, так что реб Дуди, если и хотел, не успел ничего сказать. Зато Сроли, которого тянул за собою Михл, произнес, указывая на него:

— Можете гордиться, реб Дуди, своей работой — она вам очень удалась!

— Да! — вырвалось у Лузи в подтверждение последних слов Сроли.

— Нет! — сказал Сроли, как бы отвергая одобрение Лузи и вовсе не радуясь ему. — Это вина не только реб Дуди, но и всех тех, кто так или иначе потакает подобной работе.

— Что вы имеете в виду? — спросил Лузи.

— Я думаю, что совершенно безразлично, какой стороной обоюдоострого ножа режут жертву, лишь бы зарезали.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Не понимаете? Так вот, если вы думаете, что не имеете отношения и сами не приложили руки к тому, что происходит, то вы ошибаетесь.

— Какое отношение? Какую руку? Что вы такое говорите?

— Да, если вы думаете, что, занимая отнюдь не центральное место на Божьем торжище, держась якобы в стороне и не слишком нахваливая свой товар, вы предлагаете товар лучшего качества и торгуете честно, то вы опять-таки ошибаетесь.

Удивительно, что Сроли — впервые с тех пор, как познакомился с Лузи, — обратился к нему с такими речами и в таком тоне. Ведь он всегда держался в стороне, ни во что не вмешивался и ни к чему, что видел и слышал в доме Лузи, интереса не проявлял, словно не имел ко всему этому никакого отношения. И вдруг решил вмешаться и выступить против Лузи, к которому относился с таким уважением…

Лузи с удивлением смотрел на Сроли, не понимая, откуда взялась у него такая смелость и каковы причины, вызвавшие ее. А Сроли, в свою очередь, решившись выступить и произнести первое слово, тут же забыл о том, кто его слушает и с кем он затеял спор.

Вначале он высказал то, что хотел высказать, — кратко, аллегорично и в форме обобщенного обвинения. Но когда Лузи стал допытываться, куда он метит, и потребовал, чтобы он сказал обо всем прямо, Сроли как бы подпоясался и вышел на поле сражения с открытым забралом.

На вопрос Лузи: «Какое отношение? Какую руку?» — Сроли ответил:

— Ну как же… А какая, собственно, разница между вами и теми, кого вы считаете своими противниками? Какая разница между вашей общиной и верованиями ее членов и общинами и верованиями других людей, если сущность всякой общины состоит в том, что от ее приверженцев требуется, чтобы для них все другие были приравнены к праху, который можно попирать?

А разве не так? — продолжал Сроли, не дожидаясь возражения и словно возражая самому себе. — Конечно, слушая меня, можно смеяться и спрашивать: «Как так? Что за сравнение между теми, на чьей стороне крупный раввин, изо всех сил держащийся за приобретенную власть, раввин, который не останавливается перед тем, чтобы привлекать на свою сторону инакомыслящих любыми средствами, вплоть до гонений, принуждения и злодеяний, — какое может быть сравнение между ними и малочисленной группой людей, которые хранят верность своим убеждениям и не помышляют о том, чтобы навязывать свои верования другим с помощью кнута или тащить других туда, куда им не хочется?»

О нет! — продолжал Сроли. — Знаем мы их, этих младенцев и ягнят с виду… Если смотреть на них со стороны, можно подумать, что уж они-то никогда не будут способны нападать, налетать и преследовать, потому что сами все это на собственной шкуре испытали и знают, что такое преследование. Но нет, разница между теми и другими только в количестве, а не в сущности, в большей или меньшей силе власти, а не в ее качестве. Существует правило: если религиозная община не рвется к господству, держится в стороне и, как кажется, не желает вкусить от власти общественной, не намеревается посягать на руководящую роль, то это означает, что такая община наступает не действием. И нельзя утверждать, что в тайниках не гнездятся скрытое желание и способность к наступлению силой. Если не сегодня, то завтра, лишь только представится малейшая возможность захватить то, что раньше захватили другие, община выступит с намерением овладеть умами людей и господствовать над ними — подобно тому, как прежде господствовали над ней другие, принуждая ее к покорности и прижимая к земле.