была, вынули ее потихоньку из мешков и попрятали на себе кто куда. А еще у одной нашла она щипцы для завивки. Вот крику-то было! И щипцы отобрала, и даже ножницы хотела у Лены Смирновой отобрать. А Лена Смирнова шьет и вышивку такую делает с дырочками, ришелье, как же ей без ножниц? Показала она Марье Ивановне рубашку с ришелье у ворота, и Марье Ивановне очень рубашка понравилась, она даже на себя прикидывала, и разрешила ножницы оставить. С Марьей Ивановной можно ладить. Она только хорошеньких не любит.

— Хорошеньких?

— Ну, да, я знаю, по-вашему, у нас хорошеньких нет. Я сама тоже так думаю. Откуда у нас быть хорошеньким, хорошенькие на фронт не пойдут, они в тылу рыщут. Я тоже не хорошенькая и о себе не воображаю, и мне весело и спокойно. Но все же есть у нас две-три получше других, и они, конечно, воображают. По мне — пускай себе. Но Марья Ивановна их крепко не любит и придирается…

Когда Манечка заговорила о хорошеньких, Королев насторожился. Ему хотелось хоть что-нибудь узнать о той темноглазой, которая читала в вагоне книжку. Но оказалось, что Манечка совсем не ее имела в виду, а все ту же завистливую Варвару и какую-то Сашу Кашину, которой Королев даже припомнить не мог. У Манечки, да, видно, и у Марьи Ивановны были совсем другие представления о женской красоте, чем у Королева.

— А, это вы про Лизу Кольцову говорите! — догадалась наконец Манечка. — Разве она хорошенькая? Так, чернявенькая, большеротая. Ну, может быть, ничего… Я ее мало знаю. Она из эвакуированных. Мать под фашистами осталась, отец на фронте убит. Молчит, как пыльным мешком пришибленная. А заговорит — так отчаянная какая-то…

— Отчаянная?

Но тут засвистел паровоз, и они побежали — Манечка к своему вагону, а Королев к своему.

6

Когда поезд остановился в следующий раз, тени были уже длинные, низкое солнце светило сквозь березы. Королев зашагал к заднему вагону и вдруг услышал:

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться.

Перед ним стояла та самая, темноглазая, Лиза Кольцова. Рука с тонкими синеватыми пальцами — у виска. Туго перетянута ремнем, тоненькая, узкоплечая, потонула в своих кирзовых сапогах, как в ведрах. Глаза смотрели на него прямо и строго, и вовсе не темные, а скорее серые, — они только казались темными из-за темных ресниц. На очень белом худеньком лице с прозрачной голубоватой кожей — крупный рот с нежными крепкими губами. В левой руке она держала книжку.

— Нельзя ли меня перечислить в другую часть?

Королев не понял.

— В какую?

— В любую. Которая сражается.

— Сейчас все части сражаются.

— Вы сами сказали, что мы будем землю рыть. А я хочу сражаться.

Королев смотрел на нее с высоты своего роста. Она казалась ему маленькой и слабой.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Уже почти восемнадцать.

— Школу кончили?

— Девять классов. Нынешнюю зиму я в школу не ходила.

— Работали?

— На военном заводе.

— И ушли?

— Я хотела в армию. — Ей показалось, что он старается увести разговор в сторону, и она нахмурилась. — Прошу направить меня в другую часть.

— Не могу, — сказал он.

— Не хотите или права не имеете?

— Конечно, не имею права. Мне приказано привезти вас всех в батальон, и я вас привезу в батальон.

— А кто же имеет право?

— Не знаю. Может быть, командир батальона.

— Тогда я обращусь к нему.

Королев промолчал.

— Он разрешит?

— Не разрешит, — сказал Королев.

— Отчего вы так думаете?

— Оттого, что я его уже просил.

— О ком? О себе? — спросила она с любопытством.

Королев кивнул.

— Он разорвал мой рапорт…

Она посмотрела на него долгим внимательным взглядом, словно увидела в нем что-то такое, чего раньше не замечала.

— Я тоже не хочу землю рыть, — сказал Королев. — Я тоже хочу сражаться.

Они замолчали оба. Но она не уходила. Она смотрела себе под ноги.

— Что у вас за книга? — спросил он.

Она протянула ему книжку. Лермонтов. «Герой нашего времени».

— Вы тоже любите эту книгу? — спросил он.

— Очень.

— А какой рассказ вам нравится больше всего?

— «Фаталист».

Королев вспомнил этот рассказ — об офицере, который дерзко испытывал свою судьбу. Он вернул ей книгу.

— Разрешите идти? — спросила она.

— Пожалуйста…

Она отошла шага на три, потом вдруг быстро обернулась:

— А что вы сделали, когда командир батальона вам отказал?

— Ничего, — ответил Королев.

— Вы смирились?

— Что я мог сделать…

— А я не смирюсь никогда!..

И пошла к своему вагону.

Он повернул голову и увидел Варвару с мелкими зубками, которая, вероятно, давно стояла здесь и смотрела на них. Встретив его взгляд, Варвара вытащила гребень из волос и вставила его обратно.

7

Он заснул и спал крепко и долго, и снилось ему что-то ласковое, доброе, счастливое, чего он потом припомнить не мог. Его растолкал артиллерийский офицер и сказал ему, что вагон с девушками отцепляют.

Королев вскочил, одуревший от сна, и не сразу пришел в себя.

Эшелон стоял, сумерки летней светлой ночи лились в окно. Отчетливо слышен был дальний грохот, то усиливавшийся, то ослабевавший, от которого мягко вздрагивал весь воздух. Королев схватил шинель, фуражку, автомат, фанерную коробку и выскочил из вагона.

Едва он успел спрыгнуть с подножки, как вагоны вздрогнули и поползли мимо него. Один только вагон — последний — остался на месте и одиноко темнел в сумерках. Королев осмотрелся. Какая-то станция. Путей много; станционное здание разбито, белеет смутной громадой, торча в небо странными зубцами. Королев побежал к вагону. Еще не добежав, он заметил, что у вагона кто-то стоит.

— Младший лейтенант, это вы? — К нему шагнула Марья Ивановна. — А я боялась, что вас увезли!

Она тоже не знала, почему их отцепили, и была испугана. С тревогой смотрела она на зубцы станционного здания, ей еще не приходилось видеть разбитых бомбами станций. Гул, похожий на дальний грохот прибоя, был для нее нов и непривычен. Вспышки, озарявшие небо до самого зенита, отражались у нее в зрачках. Двери вагона были плотно задвинуты, и там, за дверьми, спали девушки.

— Какая станция? — спросил Королев у пробегавшего мимо железнодорожника.

— Мартыновка.

Королев вспомнил эту Мартыновку — он проезжал здесь несколько дней назад. Это станция узловая, пути от нее расходятся в разные стороны. От станции Ржа, где он тогда сел в поезд, часа четыре езды. Тогда Мартыновка была цела. Здесь тогда стояла сонная тишина, не было слышно этого угрюмого гула… Королев запомнил вот ту шеренгу берез за низким заборчиком. Березы уцелели, а