И они все расхохотались. Шун присела рядом со мной на бревно и обхватила себя за плечи, пытаясь казаться маленькой. Меня охватил ужас, он рос и рос… Шун – взрослая женщина, которую отец просил присматривать за мной. Я не могла понять по ее лицу, злится она или напугана. Но если она боится, насколько же сильнее должна бояться я? От этих мыслей я испугалась сильнее, чем когда-либо прежде, но одновременно и разозлилась еще больше. И вскочила на ноги.

– Нет! – заорала я на похотливых солдат. – Такого нет ни в одном будущем из тех, что я видел! Даже в том, где ее таинственный отец рубит вас всех на кровавые лоскуты!

Я резко отвернулась от них, плюхнулась на бревно и упала бы, если бы Шун не подхватила меня. Мне было очень худо, до тошноты. Я отдала часть своей силы. Я же не собиралась никому рассказывать о том сне. Он и теперь казался мне бессмысленным. Там не было людей, только боевые знамена свисали с веревки для сушки белья и сочились кровью. Никакого смысла. Почему я сказала про таинственного отца?

– Шейзим!

В голосе Двалии звучало потрясение. Я обернулась к ней и увидела, что она смотрит на меня с осуждением. Тогда я попыталась прикинуться крохотным ребенком, который сам не понял, что за беда с ним приключилась.

– Шейзим, нельзя рассказывать свои сны кому попало. Сны надо беречь, это очень личное, это наши путеводные столбы, отмечающие многочисленные дороги в будущее. Чтобы выбрать верную дорогу, надо очень много знать. Когда мы приедем в Клеррес, ты многому научишься. И одно из самых важных правил, которые тебе предстоит усвоить, – то, что сны следует записывать самому или диктовать приставленному к тебе писцу, чтобы никто чужой в них не заглядывал.

– В Клеррес? – Старый солдат Эллик подошел и встал рядом с Двалией. Он держал спину прямо, но живот все равно выпирал над ремнем. В свете костра его глаза казались бледно-серыми, как снег в тени. – Как только мы поднимемся на корабль, то сразу направимся в Калсиду, в залив Бутылочное Горло. Таков был уговор.

– Конечно-конечно, – быстро согласилась Двалия.

Она поднялась с корточек с легкостью, которой трудно было ожидать от столь тучной женщины, и посмотрела в лицо Эллику. Ей что, не нравится, когда он нависает над ней?

– И я не желаю, чтобы кто-то накликивал беду на моих парней. Особенно такой щенок, как он.

– Мальчик не хотел ничего дурного. Вам не стоит беспокоиться.

Он улыбнулся ей самоуверенной улыбкой злобного старика:

– Я и не беспокоюсь.

И с этими словами вдруг пнул меня в грудь. Я свалилась с бревна спиной в снег. Удар вышиб из меня весь воздух. Я лежала и тщетно пыталась вдохнуть. Шун вскочила – наверное, чтобы убежать, но он ударил ее тыльной стороной ладони наотмашь, и она упала боком на руки небелам, которые вспорхнули со своих мест, будто испуганные птицы. Я думала, они бросятся на Эллика, повалят его и прижмут к земле, как когда-то сделали с насильником, но вместо этого они оттащили Шун в сторону.

Я почувствовала, как Двалию охватывает страх. Ну конечно, ведь туманного мальчика нет в лагере, он отправился вперед – говорить людям, чтобы они не замечали нас, когда мы будем проезжать. Нет Виндлайера, чтобы околдовать Эллика, и Двалии придется противостоять ему самой. Одисса обошла бревно и подхватила меня под мышки. Она поволокла меня назад, а Двалия заговорила. Она держалась совершенно спокойно. Неужели никто больше не замечает, какой ужас бушует внутри ее?

– Он же просто мальчишка. Мальчики кричат, когда злятся. Или когда напуганы. Вы что, забыли, как сами были ребенком?

Он посмотрел на нее без выражения, совершенно безучастный к ее речам:

– Я помню, как был ребенком и мой отец придушил моего старшего брата у меня на глазах за то, что тот проявил недостаточно уважения к старшим. Я был умным ребенком. Мне хватило одного урока, чтобы выучить свое место.

Одисса рывком подняла меня на ноги и осталась стоять у меня за спиной, обхватив меня поперек груди. Я все еще не могла вдохнуть. А когда военачальник Эллик наставил на меня свой палец с толстым ногтем, я и вовсе забыла дышать.

– Научись, – сказал он. – Или умри. Меня не волнует, как они зовут тебя, парень, и что ты для них значишь. Прикуси язык, или и тебя, и твою шлюшку-няньку бросят на потеху моим солдатам.

Он повернулся и пошел прочь.

Я наконец смогла наполнить легкие. Зато теперь мне отчаянно захотелось опустошить мочевой пузырь.

Двалия заговорила вслед старику, будто ничуть его не боялась:

– Мы так не договаривались, военачальник Эллик. Если с головы этого мальчика упадет хоть волос, мы не обязаны будем платить вам, когда вернемся в Бутылочное Горло. Наш человек, который хранит золото, не отдаст его вам, если я не скажу ему. А я не скажу, если мальчик не будет доставлен целым и невредимым.

Она говорила твердо, но взвешенно. На кого-нибудь другого это, может, и подействовало бы. Но Эллик обернулся к ней с перекошенным от злобы лицом, и я вдруг поняла, что она напрасно заговорила о деньгах. Напрасно решила, что им можно управлять при помощи денег. Вовсе не богатства он жаждал.

– Есть много способов превратить тебя, твоих бледнолицых слуг и твоего драгоценного мальчишку в золото. Мне даже не придется ждать, когда мы приедем в Бутылочное Горло. В каждом порту Калсиды до сих пор можно найти работорговцев. – Он оглядел вытаращившихся на него небелов вокруг и с отвращением добавил: – Хотя за ваших белогривых лошадок дадут больше, чем за малокровных девок и хилых парней.

Двалия остолбенела, кровь отхлынула от ее лица.

Эллик возвысил голос:

– Я калсидиец, и титул военачальника и лорда получил не по наследству, а заработал своим мечом. Я не позволю толпе хнычущих баб командовать мной и не позволю жирной жрице давить на меня. Я делаю так, как считаю нужным для себя и своих людей.

Двалия расправила плечи. Ее последователи сбились в кучку, пытаясь спрятаться за спинами друг друга. Одисса по-прежнему держала меня перед собой. Пыталась ли она защитить меня или использовать в качестве щита? Шун пришла в себя. Она стояла в стороне от небелов, свирепо глядя на калсидийцев. Я наконец восстановила дыхание. И приготовилась бежать.

Не двигайся. Замри, как хищник в засаде, и слушай.

Я заставила свой дух успокоиться внутри неподвижного тела. Двалия обуздала свой страх и возражала Эллику. Она что, сошла с ума? Или так привыкла командовать, что не замечает, как уязвима?

– Твои солдаты присягнули тебе. То есть дали тебе слово, так? По-твоему, они станут тебе подчиняться после того, как ты нарушишь свое слово? Они поклялись тебе точно так же, как ты поклялся выполнить наш уговор, верно? Вам было щедро заплачено вперед, чтобы вам не было нужды грабить. Но вы занялись грабежом вопреки моему приказу. Вы обещали не чинить жестокости сверх необходимого. Но вы не сдержали слова. Вы крушили все на своем пути, ломали двери и рубили гобелены на стенах. И оставили следы, без которых можно было обойтись. Вы убивали людей, которых можно было оставить в живых. И насиловали женщин, в чем уж точно не было никакой пользы.