Северов гулко сглотнул, дёрнув острым кадыком, и вдруг смущённо отвел глаза.

– Ты? – подсказала я, уже догадываясь, что вызвало его стыд.

– Я не пытался покончить с собой, – пробормотал Арсений. – Я просто подумал, что если старые шрамы исчезли без следа, то новые мне не грозят.

– И?

– И я отправился в лазарет, – тяжело вздохнул и всё-таки спрятал от меня свои невыносимые кофейные глаза, прижавшись лбом к моему плечу. – Было очень поздно, как я и сказал, поэтому мне пришлось забираться через окно. Свет включать не хотелось. И долго рылся в шкафчиках в темноте, пытаясь найти скальпели и кровоостанавливающие средства, на случай, если я всё-таки сошел с ума и никакой повышенной регенерацией моё тело не обладает. Так меня и нашла Берёза. Посреди процедурной, с красными от бессонницы глазами, с закатанным до локтя рукавом и со скальпелем, который я прижимал к запястью.

Я недоверчиво хмыкнула, представив себе общую картинку.

– Угу, – разделил со мной веселье Северов. – Только я всё равно завершил свой эксперимент, правда, уже утром, когда брился. А Берёза до сих пор думает, что тогда ночью удержала меня от необдуманного поступка.

Меня вдруг накрыл приступ совершенно немотивированной ревности. Захотелось спросить, каким образом она его удерживала, и почему именно она, а не кто-то другой пришёл за ним ночью в лазарет. От странной злости зазвенело в ушах. Я рванулась, выворачиваясь из тёплых объятий, но Арсений мягко удержал меня на месте.

– Не надо, – попросил он. – Так хорошо. Давай ещё постоим.

И я успокоилась, точно так же быстро, как вспылила. Закрыла глаза, окунаясь в исходящую от Северова надёжную силу.

– Я порезался, когда брился, – повторил Арсений. – И даже расстроился немножко, когда выяснил, что в моих жилах по-прежнему течёт красная кровь. Тогда как я уже почти уверовал в голубую.

– Ведь неспроста же это, я чувствую! – воскликнул, заглядывая мне в лицо. – Шрамы, сны, болезнь, волшебным образом испарившаяся, стоило тебе ступить на порог… Ты нужна мне!

И вдруг сжал так сильно, что я едва смогла сдержать болезненный стон. Болезненный и в то же время восторженный. Нужна!

– Чем я отличаюсь от Цезаря? – сбивчиво зашептал парень. – Я точно такой же: не хочу тебя отпускать, не хочу тебя ни с кем делить. Проклятье! Ты, должно быть, меня ненавидишь. С одной стороны он, с другой – долбанные пришельцы, теперь ещё и я пытаюсь урвать свой кусок. Мы, словно стая взбесившихся псов, что дерутся, ничего не видя вокруг, из-за сахарной косточки…

Я решительно накрыла ладонью его рот и произнесла:

– Я выбрала тебя. Прекрати. Не сравнивай себя с ним.

Стало немного зябко от мысли, что в чём-то Северов, пожалуй, прав. Он так же непримиримо добивается своего, так же эгоистичен в выборе методов, пожалуй, даже в чём-то жесток. И вместе с тем, между ним и Цезарем пропасть шириной в моё расположение.

– Я выбрала тебя, – повторила и, поднявшись на цыпочки, потёрлась носом о его щёку. – Меня никто никуда не заберёт. Но мы должны с ними встретиться, понимаешь? Хотя бы для того, чтобы выяснить, что с нами происходит. Чтобы расставить все точки. Пожалуйста, Сеня. Ты не представляешь себе, как я устала от этой беготни. И ещё мне очень страшно.

– Страшно? – невнятно выдохнул он в мою ладонь.

– Не знаю, смогу ли я жить, если божественные, как говорит Цезарь, выполнят свою угрозу. Не хочу, чтобы из-за меня гибли люди.

В эту игру можно играть на улице, но площадку надо строго ограничить – «от этого дерева до той песочницы», например.

Затем выбирают ведущего, и все остальные игроки закрывают глаза и отворачиваются. Ведущий прячется.

Досчитав до тридцати, все остальные порознь отправляются искать «сардинку». Тот, кто первым находит ведущего, не визжит от восторга, чтобы никто из остальных игроков не догадался о его удаче, а наоборот, тихонько присоединяется к ведущему, прячась вместе с ним в том же месте – он тоже теперь «сардинка».

Постепенно и другие «сардинки» набиваются в «банку» – разыскивают спрятавшихся и присоединяются к ним. Проигравшим считается тот, кто останется последним и в одиночестве бродит по площадке.

Поспать той ночью не удалось никому. Да и о каком сне может идти речь, когда на карту поставлена жизнь на планете?! Нет, если говорить откровенно, то я ни на секунду не допускала мысли, что в чьих-то руках может быть заключена мощь, достаточная для того, чтобы уничтожить Яхон. Я уже не говорю об этических аспектах этой проблемы. Лично меня волновало только одно: нездоровая упёртость Цезаря, который решил, что в свете последних событий свадьбу, назначенную на выходные, надо перенести на завтрашнее утро.

– Обойдёмся без народных гуляний, – отмахивался он от зудения Евангелины. – В конце концов, веселье можно будет закатить и постфактум, когда Стержнев утрётся и свалит домой, не забыв прихватить с собой имперцев.

Не знаю, сколько камер расклеил по дворцу Ферзь, но мы за перемещением Цезаря теперь могли следить онлайн, буквально, не теряя его ни на секунду. И еще не понимаю, почему эти камеры оставались невидимыми для дворцовой службы безопасности, в которой не принято было держать слепых дураков. Наш компьютерный гений в ответ на все мои вопросы только улыбался загадочно и бормотал:

– У всех свои секреты, – и переключался на следующую камеру, чтобы мы смогли увидеть, как Цезарь разговаривает с новым действующим лицом.

Это была высокая женщина с длинной рыжей косой с руку толщиной и с больным горячим взглядом.

– Это кто? – глава Яхона вопросительно изогнул бровь, глядя женщине в лицо.

– Это моя бывшая выпускница, – зашептала Евангелина, явно смущаясь из-за беспардонности своего сыночка. – Я вам рассказывала, она врач.

– Мозгоправ?

– Психиатр. Елизавета Михайловна, – холодно представилась женщина. – Тонар попросила о помощи, но если я вам не нужна…

– Нужна-нужна… – правитель Яхона панибратски обнял женщину за плечи и доверительно сообщил: – Но милая моя, вам стоит уяснить одну вещь. Говорить с кем-либо о том, что происходит во дворце, нежелательно и опасно для вашей жизни и жизни ваших близких. Вы замужем?

Елизавета Михайловна тонкими пальцами сжала кончик собственной косы и негромко ответила.

– Я вдова.

На лице Цезаря мелькнуло сожаление. Непосвящённый человек мог бы принять его за соболезнование, но я-то знала, чем была вызвана эта эмоция: он банально расстроился из-за того, что не сможет влиять на женщину, угрожая её мужу.

– Ну, дети-то, полагаю, есть? – ворчливо осведомился глава Яхона, бросая на тонар Евангелину недовольные взгляды.

– Дети есть, – ответила Елизавета Михайловна, продолжая терзать свои волосы. – Сын.