работы – какой-то прорыв, но когда потом я их показывала разным понимающим людям, то видела лишь недоумение.

Да и сам Ларин наверняка отдавал себе отчет в том, что эти его листы вряд ли будут приняты с единодушным и всеобщим восторгом. Что не могло, разумеется, повлиять на ход дела: критические отзывы, и раньше-то обычно пропускаемые им мимо ушей, теперь уже вовсе переставали что-нибудь значить. А вот слова поддержки значения своего не потеряли.

Для меня важно, – писал он Ирине Арской в августе 2014 года, – что ты увидела разницу между теми акварелями, которые у вас (в Русском музее. – Д. С.), и тем, что я сделал сейчас в Малаховке. Ты права, что последние работы отличаются большей свободой, чем предыдущие.

* * *

Летние сезоны в Малаховке становились отрезками времени, когда рабочий настрой решительнее всего преобладал над хандрой, заставляя если не забывать о ней, то хотя бы увереннее от нее отстраняться. В Москве для этого приходилось прикладывать больше усилий. Хотя занятия живописью в межсезонье, с осени по весну, не упразднялись художником до последних его дней, все же интенсивность постепенно падала. С какого-то момента Юрий Николаевич совсем перестал бывать в мастерской, перенеся рабочее место в квартиру на Профсоюзной.

Это, конечно, облегчало доступ к мольберту, поскольку отменяло необходимость организовывать нелегкие (и ставшие особенно хлопотными с появлением коляски) экспедиции из дома в студию и обратно. Однако и ущербность, вынужденная неполноценность такого «производственного графика» были очевидны. Вызванные этим грустные интонации не единожды проскальзывают в переписке Ларина с Арской – например, в письме от 30 октября 2012 года:

Дождь не перестает лить. Абсолютная темь. Из-за этого я, наверное, не могу завершить свой натюрморт. А может быть, из‐за того, что он требует более длительной работы.

Справляться с унынием помогали проекты, адресованные во внешний мир и оттого требующие с ним регулярной и, что важно, деятельной связи. Инициатором подобных планов выступала, как правило, Ольга Арсеньевна, вообще-то ничего завирального или эксцентричного не предлагавшая – только то, что «Юра и сам давно хотел». Так было с юбилейной выставкой в Царицыно, так же обстояло и с большим альбомом, охватывающим значительную часть ларинских работ разных периодов. Слово «итоговый» в их разговорах, наверное, не звучало, но и не могло не подразумеваться. Хотя бы в том смысле, что автор должен был сам проинспектировать свой путь в искусстве, выбирая отдельные произведения и выстраивая их в определенной последовательности, а это неизбежно означало и подведение итогов. Называть их промежуточными было бы чересчур легкомысленно, пусть даже Юрий Николаевич смерть не торопил и намеревался работать сколько получится, до конца.

Кажется, в итоге он сам позвонил Саше Рюмину (Александру Алексеевичу, в то время главному художнику журнала «Наше наследие». – Д. С.), с которым у них были давние хорошие отношения, и предложил заняться альбомом, – вспоминает Ольга Максакова. – Рюмин начал делать альбом, происходил отбор работ для него, и Юрий Николаевич немного воспрял. Процесс этот начался в конце 2012 года, а вышел альбом летом 2013-го. Технических хлопот было много: делали новую фотосъемку, я расшифровывала прежние аудиозаписи, приезжала в редакцию журнала смотреть версии макета и вообще служила посредником между живописцем и дизайнером. А Коля финансировал издание. Правда, для Юрия Николаевича после окончательного отбора работ там уже не было занятия: я ему только давала краткие отчеты о ходе событий, что его в те моменты увлекало. И вот, наконец, мы сидим в Малаховке, и Коля привозит из типографии два экземпляра альбома. Удивительное событие! Юрия Николаевича это опять несколько подняло.

Альбом под названием «Юрий Ларин. Избранное» действительно удался – он вышел внятно структурированным, качественно иллюстрированным, содержательным и ничуть не помпезным (как раз помпезности, к сожалению, редко удается избежать в подобных монографиях). При работе над книгой образовалась небольшая группа соучастников и «болельщиков», каждый из которых вносил какой-нибудь свой вклад. В частности, роль одного из двух редакторов взяла на себя Елена Пашутина, жена Александра Рюмина и по совместительству организатор всех художественных выставок в редакции «Нашего наследия» – именно она семью годами ранее устраивала здесь показ ларинской «Каталонской серии». Теперь пришла очередь издательского проекта. Как мы помним, Юрий Николаевич ценил дружеские связи и всегда очень рассчитывал на тех, кто оказывался в кругу людей, вызывавших у него доверие. Голый и отвлеченный «профессионализм», не подкрепленный взаимным пониманием, его бы, скорее всего, настораживал.

Еще до выхода альбома затеялись переговоры о персональной выставке в Академии художеств, и одно время даже казалось, что вот-вот грянет эдакий «залп из двух орудий» – презентация новой книги на фоне респектабельной экспозиции.

Понемногу продвигается работа над моим альбомом, – писал Ларин Арской в Петербург в марте 2013 года. – Все начальство, кроме Церетели, который в отъезде, согласилось предоставить мне два зала в Академии художеств. Я почему-то (как всегда) сильно волнуюсь. Если мне удастся побывать на презентации, то есть, если я смогу подняться по высокой лестнице, думаю, все будет хорошо. Когда это будет, еще не знаю.

Однако показ в Академии так и не состоялся. Вместо этого выставка, приуроченная к презентации издания, прошла в одной из частных московских галерей.

Мы обратились к Елене Юреневой, хозяйке галереи «Кино», – описывает события Ольга Максакова. – Та охотно согласилась, и в начале осени там, на Молчановке, мы сделали небольшую выставку. На вернисаж Юрий Николаевич не ездил, ему это было трудно. Побывал он там один-единственный раз, когда из Петербурга приехала Ирина Арская, и вместе они туда съездили. Думаю, что эта выставка все же продлила его радость от появления альбома.

Последний год жизни нашего героя был в чем-то, наверное, тягостнее предыдущего – как тот, в свою очередь, в чем-то тяжелее прежнего. Здоровье убывало и убывало, однако ощущение совсем уж близкого, со дня на день, финала все-таки не пронизывало их семейную атмосферу. Дела обстояли неважно, однако и раньше бывало всякое, и всегда как-то справлялись, пусть даже с неминуемыми потерями то в одном, то в другом.

После очередного летнего месяца в Малаховке они вернулись в Москву, Юрий Николаевич продолжал перебирать в уме и в листах недавние пленэрные впечатления, пробовал подступаться и к другим сюжетам. Наверное, это время для него не было все-таки «болдинской осенью», но не было и кризисным, непомерно тягостным. Иногда они с Ольгой Арсеньевной отправлялись на прогулку в близлежащий Воронцовский парк – на коляске, уже по традиции. Так было и 13 сентября 2014 года.

После этой поездки как же он радовался ей – было тепло, люди гуляли, ему