все нравилось – лошади, пони, люди, деревья, пруды, утки… Сказал, что следующим летом можно не ездить в Малаховку, а гулять здесь, в парке. Задумывался, говорил, наблюдая гуляющих, что хотел бы в Ниду. Снова повторил, что прах его, если что, надо развеять в Дюне. И утром все вспоминал эту поездку – какие же мы молодцы, что выбрались…

Эти слова Ольга Арсеньевна записала на бумаге в 5-10 утра 15 сентября. К тому моменту Юрия Николаевича уже несколько часов не было в живых, он скончался незадолго до полуночи, перед самым прибытием скорой, так что врачи могли лишь констатировать летальный исход. Его жена почти сразу, не выходя из шока, – вероятно, включились профессиональные, медицинские рефлексы, – подробно описала течение событий того рокового дня, 14 сентября. Но приводить здесь эту запись целиком мы не станем. Завершалась она такими фразами:

Он умер так, как хотел. Больше всего Юра боялся медленного и мучительного умирания. А смерть пришла быстро.

Николай Ларин рассказывает, что весть о кончине отца застала его в командировке:

Прекрасно помню нашу последнюю встречу – перед тем, как я уехал в Саранск. Как мы стояли на кухне, как обнялись, как я пошел к лифту, а он стоял в белой маечке.

Но вот когда я был в Саранске, то именно в день своей смерти, как говорила Оля, он позвонил чуть ли не всем – кроме меня. Хотя накануне мы с ним разговаривали. Я сидел в Саранске, около часа ночи раздался звонок, написано: «Оля», и я понимаю, что раз она звонит в час ночи, значит, что-то случилось. Сразу сдал ключи от номера в отеле, сел за руль и к утру был в Москве.

Предсмертную волю Юрия Николаевича о том, чтобы прах его был развеян на Куршской косе, у излюбленной дюны, семья исполнила. Хотя и более традиционный ритуал соблюла тоже: часть праха погребли на Донском кладбище, в большом семейном захоронении. «Это было совместное с Олей решение», – говорит Ларин-младший. Недолгое время спустя после московских похорон они вдвоем «совершили трехдневный марш-бросок», как выразилась Ольга Арсеньевна:

Для меня это имело большой смысл. Как только в конце сентября мы получили прах, сели с Колей в машину и поехали в Ниду. Я нашла подходящее место в Дюне, мы сделали в песке лунку и закопали прах. Не развеяли, но дюна все равно ведь плывет, движется, и прах развеивается неминуемо.

Нехитрый этот расчет оказался полностью верен.

Позднее я был в этом месте раза три, – рассказывает Николай Ларин, – и хорошо помню, что каждый раз ландшафт там выглядел несколько иначе. Уже через год было понятно, что той песчаной горки, где мы закапывали прах, больше нет – а потом она снова появилась.

Среди подготовительных материалов к нашей книге имеется множество аудиозаписей. Фрагменты разговоров с людьми, знавшими Юрия Николаевича и участвовавшими в его жизни, использованы обильно, читатель наверняка обратил на это внимание. И многие собеседники сами, без специальных расспросов, в какой-то момент начинали говорить о тех чувствах, которые они испытали при известии о смерти художника Ларина. Могла бы получиться внушительная подборка цитат – эмоциональных, искренних, проникновенных. Но после некоторого раздумья эти высказывания все же оставлены за границами текста. Анализировать или интерпретировать их было бы странно, а приводить просто так, подряд, один за другим, – пожалуй, это выбивалось бы из общего стиля повествования. А стиль, он что-нибудь да значит; Юрий Николаевич с таким тезисом, хоть и расплывчатым, мог бы, наверное, согласиться.

Поэтому нет, не будет здесь развернутого коллективного некролога. Вместо него – сжатый, почти схематический обзор того, что происходило в последующие несколько лет.

Когда произведения, накопленные каким-нибудь художником за долгую жизнь и остающиеся в его собственности, переходят в статус наследия, возможен ряд сценариев. Два наиболее распространенных – или наследники все это компактно складируют и оставляют без движения до неизвестно каких времен (наиболее щадящий подвид того же самого – мемориализируют, сохранив почти нетронутым на прежних местах, но такое бывает чрезвычайно редко), или же спешат избавиться от ненужного им имущества (распродать, раздать тем, кто захочет взять «самовывозом», просто выбросить – увы, подобные случаи тоже известны). Наследие Юрия Ларина, к счастью, та и другая участь миновала. Вдова и сын восприняли как свою миссию не только хранение его работ, но и заботу об их присутствии в «культурном поле». Каждый из двоих на собственный лад воспринял, конечно, и все-таки в едином русле.

Уже осенью 2014 года Ольга Максакова начала искать возможности для устройства посмертных выставок – помимо долга, она ощущала это еще и как психотерапевтическую меру для себя самой. Очень посодействовала тогда московская галеристка Елена Осотина. А еще на выручку снова пришла Ирина Арская, и меньше чем через год после ухода Ларина, в конце июля 2015-го, в Петербурге открылась выставка «Монолог счастливого человека». Ирина Игоревна и стала ее куратором, хотя этой роли в отношении творчества Юрия Николаевича прежде избегала:

Он очень хотел, чтобы именно я когда-нибудь сделала его выставку. А я ему всегда говорила: «Нет, живыми художниками я не занимаюсь». Но после его смерти мы стали искать в Петербурге площадку. По счастью, мои друзья Юлия Демиденко и Мария Макогонова работали в Музее истории Санкт-Петербурга, на территории Петропавловской крепости. В итоге нам дали самое большое помещение – Иоанновский равелин. Я в отпуске этой выставкой занималась. Перекрашивали стенды в белый цвет, спешно привозили работы Юрия Николаевича из Москвы… Успех был невероятный. Хотя Петропавловская крепость не лучшее место для выставок, особенно летом: толпы туристов, много случайных людей. Но здесь было высокое качество посетителей. Казалось бы, чисто московский художник, да и не могу сказать, что мы сделали какую-то выдающуюся рекламную кампанию – все как обычно. Но на вернисаж пришло огромное множество людей, весь «правильный» Петербург. Оказалось, что очень многие его знали.

Выставки, столичные и региональные, стали тем вектором, по которому главным образом и двигалась потом семейная работа в части поддержания памяти о художнике. Впрочем, это неверно сказано. «Поддержание памяти» означает всего лишь периодическое напоминание о том, что и так более или менее известно, вот только подзабывается со временем. В данном случае больше подошло бы слово «популяризация», если бы оно не было столь дежурным. Речь могла идти или о совсем новом месте, или об иной аудитории, или о непривычной подборке для показа – и даже, как правило, обо всем этом одновременно.

В одном только 2015 году, помимо Санкт-Петербурга, были еще Липецк и Ярославль, позднее Волгоград. А