«железным потоком», который обрушился на Россию столетие назад, и, видимо, будет иметь сопоставимые по значимости для судеб России последствия.

Это очень глубокая революция, которая оставит свой след практически в каждой голове, и ни одна из этих голов уже не вернется после к состоянию, в котором она была до этого. Все, что будет делаться потом, уже будет делаться на этой созданной путинской революцией платформе. Отрицание путинизма теперь парадоксальным образом будет отталкиваться от путинизма. Это мутация, которая отобьется в ДНК народа, и с ней этому народу теперь придется жить.

Путинская революция сродни иранской. Это революция полурелигиозных фанатиков-чернокнижников. Спасая свою власть, Путин разбудил силу, с которой он сам не в состоянии совладать. Он стал триггером фазового перехода, но сам этот переход осуществляют другие люди. Теперь Путин – в значительной степени заложник этих разбуженных им сил, хотя и ему самому, и окружающим кажется, что он по-прежнему рулит Россией и историей.

Путин перезапустил Россию, открыв задвижку плотины. В образовавшуюся щель хлынуло движение, для которого он скорее ширма, чем настоящий лидер. У этого потока две собственные составляющие, два центра притяжения.

Мы привыкли к прочному союзу Путина с охранительно-консервативными элитами, предел политических устремлений которых «держать и не пущать». Стоит лишь подумать об этом, и пробивающий толщу истории, угодный всем ее временам образ Победоносцева-Патрушева, простирающего над Россией свои совиные крыла, возникает перед нашими глазами. Но оказалось, что у силовиков-охранителей в пропутинских элитах были достойные конкуренты. Ими стали не толстосумы с Рублевки и не питерские бандиты (и тех и других на самом деле из реальной власти выдавили), а аппаратные «белые воротнички», служивые люди, «серые мыши» – относительно молодые, амбициозные технократы-государственники, сделавшие ставку на власть как на рычаг, с помощью которого они смогут перевернуть не только Россию, но и весь мир. Им мало было сохранить, им нужно было изменить.

Появление этой касты высоколобых снобов, одной ногой стоящих в СССР, а второй – в Китае, который они считают для себя примером того, «как все могло бы быть хорошо, если бы Горби был с яйцами», многие сочтут исторической случайностью. В действительности она является всего лишь «аппаратно-бюрократической» выжимкой русского большевизма, его, так сказать, сухим экстрактом, тем, что в итоге осталось через сто лет от некогда мощного идейного и социального движения. Родословная у этой когорты подходящая: в значительной степени в ней представлены наследники последней генерации советской управленческой элиты, внуки и правнуки старых большевиков.

Наследники, в отличие от своих яростных, но дремучих «прародителей», оказались достаточно сильно, хотя и поверхностно европеизированы. Они «повернуты» на «прогрессивных» управленческих алгоритмах, системном анализе, цифровых технологиях, big data и прочей «политической механике», которая заменила им диалектику настоящей политики. Но успеха эти «политические тихушники» добились не благодаря своей приверженности модным технологиям. На поверхность политической жизни страны их вынесло то, что все они были убежденными националистами-государственниками, обладавшими отсутствовавшей у силовиков богатой фантазией.

Аппаратчики со Старой площади смогли дать Путину то, что так и не смог родить за двадцать лет «коллективный Патрушев», – перспективную национальную идею. Такой идеей стало насилие как метод управления и способ самосохранения. Но новый «русский мир» сложился не вокруг примитивного кулака, как многие ожидали, а вокруг вычурной националистической идеи, которая и стала заправкой для путинской революции. Но чтобы идея зацвела и начала плодоносить, ее нужно было высадить в подходящую почву. Оказалось, что почва в России для такого рода идей была хорошо унавожена.

В принципе все могло случиться значительно раньше. И про суверенитет, и про многополярный мир, и про «майдан» все было достаточно четко сказано. Тысячи кремлевских и околокремлевских аппаратчиков ткали полотно для реинкарнации русского национал-большевизма. Витиевато красил Сурков, академически тонко ретушировал Караганов, методично штриховал Кириенко. Но, как сказал бы Лопе де Вега, «все это было и умно, и глупо». А главное – пресно, без соли и перца. И в таком виде, конечно, политически совершенно бесполезно. Кто-то должен был сказать: «Махмуд, поджигай!»[111]

В это время совсем рядом с Кремлем, в постсоветском андеграунде, прокисали «конкурирующие фирмы», так сказать, наследники «обиженных советских родов», не вписавшихся в новое время и опоздавших к раздаче. Там было с миру по нитке: непонятые еще при Брежневе гумилевцы, разочарованные Горбачевым методологи, экзотические, но прям всамделишные русские фашисты, презентующие себя самыми политически честными лимоновцы, замшелые недобитые сталинисты, полвека ждавшие своего счастья, и прочая политическая шелуха. Гонимые и местами давимые, они вынуждены были идеологически спариваться между собой, порождая чудовищные парадоксальные идиологемы вроде «православного чекизма».

На фоне деградирующего, разваливающегося под тяжестью собственной коррупции государства это жуткое идейное месиво активно размножалось, непрерывно при этом мутируя. В общем, нет ничего удивительного, что сон разума нации порождает идеологических чудовищ – свято место пусто не бывает. К началу 2010-х весь этот паноптикум, к которому почти никто всерьез не относился, оформился в нечто вроде катакомбной церкви.

Истовые и одержимые ее прихожане сложили свой символ веры из обломков сталинизма, евразийства, раннего европейского фашизма, позднего европейского же постмодернизма и прочих выброшенных на свалку истории отходов чужой и в прошлом весьма бурной интеллектуальной деятельности. Уже к середине 2000-х это странное сообщество оформилось как агломерация мелких тоталитарных сект, исповедующих разные, но внутренне между собой связанные ереси национал-большевистского толка. В них было мало смысла, но много чувственности. И в этом была их главная сила.

Прижатый к стене угрозой бунта в среде «рассерженных горожан», вдохновленных перспективой воцарения в Кремле Медведева, русский deep state положил глаз на этот «национальный компост» и решил пустить его в дело. Так из союза «унылых аппаратчиков» и «одержимых юродивых» родилась первая в XXI веке русская революция.

Не надо иметь много ума, чтобы заметить, что Путин и его команда стилизуются под Сталина. В принципе это объяснимо: а под кого еще? Еще десять лет назад я, рассуждая о новом русском тоталитаризме, написал, что, если Путин хочет сохранить власть, он должен стать Сталиным. С высоты сегодняшнего дня я могу констатировать, что Путин перевыполнил задачу. Он стал новым Лениным. Вот такой у России Ленин в XXI веке – строго по Гегелю, какой и положен для второй попытки истории.

Сталин был классическим послереволюционным диктатором, который вводил революцию в берега и выявлял ее истинный исторический смысл. Его руками революция пожирала своих детей. В некотором смысле его появление на горизонте революции есть классический сценарий, адаптированный под местную специфику. Путин двигался в этом русле почти два десятилетия своего правления, оставаясь мировоззренчески консервативным силовым автократом. Но к 2020 году стало понятно, что исторические обстоятельства загоняют власть в угол. Логика истории неумолимо подсказывала: пора. В аналогичной ситуации Сталин умер, не успев организовать внутренний переворот, который должен был в очередной раз похоронить всех его соратников. Путин сумел власть сохранить, выйдя за флажки, – он не стал дожидаться революции, а сам ее организовал. Но это оказалась совсем другая революция, чем та, о которой мечтала прогрессивная общественность.

Однако Путин пошел не совсем традиционным для революционера путем: он не столько совершил, сколько сторговал революцию. Если Ленин, Ататюрк и Гитлер были в первую очередь визионерами, выступившими с манифестами, которые выразили в концентрированной форме тайные чаяния масс, то Путин никаким визионером никогда не был. Он был хорошим «слухачом», который чувствует, чем дышат массы (и в этом смысле он все-таки ближе к Сталину), но не более того. Идеологию для революций ему надо было прикупить на рынке идей. Путин и соединил через себя скучных аппаратчиков-концептуалистов с пассионарностью полевых командиров национал-большевистского подполья (историки будущего будут долго