– Моей дочери и пяти нет… Что ты несешь? – Артем с силой развернул ее к себе.

Его лицо исказил гнев. Расширенные ноздри втягивали туман, делая его похожим на быка. Такой же яростный взгляд, такая же безжалостная сила.

– Вы ничего не помните, да? – Уля покачала головой. – Совсем ничего не помните…

– О чем ты? – почти испуганно спросил он, мигом теряя весь запал.

– Вы ушли к стене, когда поняли, что дальше так нельзя. Когда узнали, что творят Гус и все его полынники. Вы захотели выпустить людей, томящихся на поле… Вы провели здесь двадцать лет. Вы хотели разрушить стену. Замкнуть круг. Но ничего не вышло.

Уле было совсем не страшно. Даже жалость к отцу не пробивалась через тяжелую воду равнодушия. Она слишком устала, слишком отчаялась. Она отпустила Рэма на верную гибель. Но не получила ни единого ответа. Ни капельки надежды. Ничего не произошло. Стена продолжала стоять. Туман клубился, готовый снова толкнуть мир в сторону тьмы. Они прогадали. Они ошиблись. И ничего уже не изменить.

– Что ты несешь? – Артем требовательно встряхнул ее. – Ты вообще знаешь, кто я?

– Да посмотри на себя! – закричала она, сама пугаясь злости, которая вырвалась наружу. – Ты просто еще один мертвец! Такой же, как все. Туман сожрет тебя, даже не заметив разницы. Это твое место за стеной! Твое! Не Рэма.

Он пошатнулся, опуская бешеный взгляд на собственные ноги. Истлевшие джинсы висели на костях. Длинные грязные ногти царапнули ткань. Артем сгорбился и спрятал лицо в ладонях.

– Теперь вспомнил? – устало спросила Уля, морщась от вида его бессилия.

– Кто ушел вместо меня? – совсем иным, глухим голосом спросил он.

– Мой… – Нужное слово нашлось не сразу. – Мой друг. Он решил, что будет третьей жертвой. Что займет твое место… и сумеет все исправить.

– Это я уговорил его? – не поднимая лица, проговорил Артем.

– Да. Ты был очень убедителен для сумасшедшего мертвеца. И Рэм… Он поверил.

– Мне жаль…

Эти слова заставили Улю одним прыжком оказаться рядом и схватить отца за плечи.

– Почему? Почему тебе жаль? Ведь все должно получиться! Третий меченый, что принес себя в жертву. Круг замкнется.

Артем поднял глаза. Красные, воспаленные, сухие, они смотрели с жалостью.

– Я обманул его. Когда-то так обманули меня. Теперь я помню… я пришел к стене и встретил человека, который сказал мне, что я буду третьим. Что я сумею все исправить… Только прикоснись к стене… Только пожелай разрушить ее… Замкни круг. – Он закашлялся, мучительно хватая воздух ртом. – И я поверил… Как дурак. Я дотронулся. И… стал пленником. Я ходил здесь, я не знал ни сна, ни покоя. Я слышал, как тени… как они проклинают нас. Они мучили меня… Столько лет… Только боль и вина. Вина и боль…

Уля отшатнулась. Прикасаться к влажной, мертвой коже отца было отвратительно. Как и находиться рядом. Как и слушать его. Видеть. Понимать, что он натворил.

– И ты… ты обрек Рэма на это все? – не веря, но зная ответ, прошептала она. – Поступил так же, как тот человек с тобой? Зачем?

– Я потерял себя… я просто больше не мог… Прости меня… – Он уже сидел на траве, протягивая руки к Ульяне. – Доченька моя… я так хотел тебя увидеть… Давай уйдем… Давай сбежим. Прочь, прочь от поля!

Окаменев от ужаса, Ульяна не могла пошевелиться. Она видела, как туман обступает отца, как подбирается все ближе, как тянет свои языки к его истощенному телу. Артем же, увлеченный исповедью, продолжал причитать, размазывая слезы по лицу. Когда туман опустился на его плечо, кислотой выедая кусок плоти, Уля не отвернулась. Она смотрела, как медленно растворяется отец в белесом облаке, давясь кровью и криком, и не ощущала ничего, кроме холодной пустоты.

И пока он вопил, извиваясь в траве, и пока тянул к ней пальцы, которые по одному исчезали в густом молоке мстительного тумана, и пока он скулил, повторяя ее имя, и когда замолчал, стертый с лица земли, Уля просто стояла в пяти шагах, своим присутствием подтверждая свершенное возмездие.

Воцарившаяся тишина стала для нее долгожданным покоем. Ульяна подошла к стене, прикоснулась к ней, ощущая, как крошится холодный камень. Тени готовились к наступлению. Маятник собирался качнуться еще раз. Круг замыкался.

Все, чего хотелось сейчас Уле, – лечь рядом, закрыть глаза и стать еще одним камнем в этой бесконечной кладке. Чтобы Рэм, или то, чем он станет, заняв место Артема, однажды провел по ней пальцами, пусть не зная, но чувствуя, что это она.

Трава приняла тело в мягкую колыбель. Уля наполнилась горечью, как успокоительной микстурой, желая только, чтобы сон поскорее накрыл ее с головой, и закрыла глаза. Тьма под веками всколыхнулась, приветствуя ее. Уля позволила ей распахнуть объятия, и боль отступила, а на смену ей пришел покой. Все было так, как должно. Они проиграли. Они должны уйти.

И только назойливый свет, пробивающийся через темноту ее собственных век, мешал Уле заснуть. Она поморщилась, прогоняя его. Пульс сияния только усилился. Ульяна потянулась к нему, желая смахнуть прочь. Пальцы нащупали смятый картон сигаретной пачки.

Уля медленно открыла глаза. На ладони лежал третий подарочек. Смерть, принятая по любви к матери, к миру, достойному очиститься от полынной скверны, к этому полю, к этим людям за стеной и к ней, Ульяне. Смерть, заключенная в белой коробочке под шуршащей пленкой.

– Это три, – проговорила Уля, сжимая пачку в кулаке.

Полынь путалась под ногами, туман стелился в низинах, тени собирались выйти из берегов стены подобно приливу. Ульяна шла, точно зная, что делать дальше.

* * *

– Как же ты так, миленькая моя, убежать решила? – насмешливо тянул Гус, склонившись над истерзанным телом.

Тело вздрагивало, но подняться не могло. Короткие волосы служки сбились в один окровавленный колтун. Она стискивала в руках обрывки рубашки, пытаясь прикрыть грудь. Синеву, ползущую от шеи вниз, было не скрыть ничем.

– Всему свое время, разве нет? Твое пришло, что ж ты, дорогуша, меня подводишь?

– Я еще могу… пригодиться… – прохрипела девушка.

– Ну конечно, Ксюша! Здесь и пригодишься. Скоро уже. Идет туман. Я чую!

– Нет! – истошно завопила служка, из последних сил подтягивая себя к ногам старика.

– Пошла вон, милая! – брезгливо сморщился Гус, пиная ее в и без того избитый бок.

Ксюша вскрикнула и обмякла.

– Не стыдно издеваться над сирыми и убогими? – спросила Уля, выходя из тумана.

Удивление, на секунду исказившее морщинистое лицо старика, стоило всех болезненных ожогов изголодавшихся молочных языков.

– Ба! Какие люди! – взмахнул руками Гус и растянул губы в злой усмешке. – Ульяночка? Ты ли это?

– Я.

– Что-то только не с того краю подошла. – Он сделал осторожный шаг ей навстречу. – Уж не папочку ли проведать ходила? Как он там? Бродит еще, бедолага?