Большого придурковатого сарафана для процедур больше на мне не было, поэтому я мог бежать. Я бежал и надеялся только на чудо, и оно случилось, правда не так, как я рассчитывал. А рассчитывал я на поваленную молодую березку, которой смог бы столкнуть Ара в воду. Но такой не нашел, потому что не искал, потому что увидел не поваленную и, врезавшись в нее на полном ходу, повалил сам. Ствол треснул. Затрещали и ребра. Боли я не заметил, не замечаю и до сих пор, если, конечно, речь о физической боли.

Береза была вдвое выше меня. Толщина самой широкой части отломанного ствола едва ли достигала пяти сантиметров в диаметре. Ствол был ни тяжелым, ни легким — в самый раз, чтобы я смог дотащить его до «процедурной». К тому моменту пышная листва изрядно потрепалась, оголяя тонкие длинные ветки, цепляющиеся за все подряд. Даже за ту же траву.

Я мечтал сильно удивиться, увидев тонущего в водоеме Ара, но он лежал на прежнем месте: силы трения и притяжения оставили свою работу мне. Я вставил обломанный край ствола Ару под попу и приподнял второй. Тело сдвинулось. Еще и еще. С каждым разом все ближе и ближе. Ствол делал свое дело. Видя, как он изгибается, я молился за его прочность.

Тело Ара удалось развернуть. Ноги его уже почти касались воды. Оставалось только чутка приподнять или сдвинуть его голову с открытыми глазами, чтобы лопата больше не создавала помех, и толкнуть, возможно, в последний раз. Но я пренебрег, понадеявшись, что все сложится само собой.

Толкнул. Его ноги уже по колено в воде. Еще. Намочилась грудь. Толкнул сильнее, поскользнулся, оперся на ствол березы, тем самым передав через него всю нагрузку на тело Ара. Ствол захрустел, а вместе с ним и остатки плоти, что так отважно удерживали его голову на лопате и шее. Тело пошло ко дну. На суше осталась торчащая из земли лопата и зацепившаяся за нее голова. Я стиснул зубы — не будь во рту свернутого рукава, переломал бы их, — поддел кровавым стволом, напоминающим оторванную конечность, голову, и та покатилась по уклону, с брызгами плюхнулась в воду и поплыла ко дну вслед за телом. Я успел пересечься взглядом с ее глазами.

Сказать, что процедуры шокировали меня — не сказать ничего. Да, Кью была права, меня просто распирало на части от потрясения, но еще больше перло от чувства выполненного долга. Я исполнил его, каким бы он ни был.

Ар уходил ко дну, а я умывался в водоеме и смотрел на него. Пусть вода и порозовела, я прекрасно видел его кружащуюся, словно в невесомости, голову, а за ней, глубже — тело в форме буквы «Х». Оно успело окоченеть и не сгибалось. Тогда-то я и понял, отчего каждое утро они, Кью и Ар, были стомыми, как роботы, а их халаты — сырыми. Оставалось только понять, отчего они не помнили другие жизни. Понять, выйдут ли они снова из воды утром.

Я подошел к водоему, в котором утонула Кью. Вода в нем была абсолютно прозрачной, и я видел далекое-далекое дно. Кью на дне не было. Она будто растворилась. На краю берега я встал на четвереньки, опустил голову в воду и открыл глаза. Нет, это не было преломлением света и обманом зрения. Кью на дне как не бывало. Лежал только белый халат. Без пятен крови. Без каких-либо пятен. Он будто был постиран и отглажен, но только под водой.

Я вернулся к водоему Ара: картина была той же. И решил поскорее убраться.

На улице еще не было темно, но и не ясно, как днем. По ощущениям, стрелка часов должна была вот-вот остановиться на восьмерке.

В березовой роще, будь она неладна, я побежал, огибая стволы и стараясь никуда более не сворачивать, дабы не заблудиться и не провести ночь на улице в чем мать родила… и в очках. И знаешь, ни ноги, ни интуиция не подвели меня.

А Я?

И ты меня не подвел. Я следовал твоему зову и очутился у калитки ребхауса.

Мне казалось, дом меня не примет, изменившись и внешне, и внутренне до неузнаваемости, но все оказалось по-старому: те же стены, та же лампа над одиноким столом с двумя стульями, тот же набитый битком холодильник, та же душевая кабина, тот же сундук с книгами.

«Уходи» — услышал я твой голос, а потом увидел тебя на столе, вперемешку с книгами, над которыми возился. «Уходи», — продолжал ты, пока я убирал книги в сундук. «Уходи» было и тогда, когда я взял в руки ручку, раскрыл тебя, чтобы поделиться процедурами, но не смог. Твое «уходи» убаюкивало. На твоих страницах я уснул как мертвый.

ТЕБЕ НУЖНО БЫЛО УХОДИТЬ

НЕМЕДЛЕННО

Знал, что услышу от тебя такое, и знал почему.

И ПОЧЕМУ ЖЕ?

Потому что ты знал, что я приду, к чему пришел.

И ОТСТУПАТЬ ТЫ НЕ СОБИРАЕШЬСЯ?

Отступить трудно, когда до новой жизни тебя отделяет всего один шаг и несколько секунд прошлой жизни, Профессор. Будь ты на моем месте, может быть, понял бы меня.

ОПЯТЬ ТЫ ЗА СВОЕ

ОДУМАЙСЯ

Одумался я, Профессор. Одумался — в том-то все и дело. Обратного пути нет и быть не может. И я верю, действительно верю, что это все изменит. Что, если не вера, может укрепить так же сильно? Ничего — единственный ответ. Когда вера сильна, силен и человек.

ТЫ ЖЕ НЕ СДЕЛАЕШЬ ЭТО ПРЯМО СЕЙЧАС?

ТЫ ЖЕ РАССКАЖЕШЬ МНЕ ЕЩЕ?

Ты снова оттягиваешь неизбежное…

ДА

Ну хоть честно. Спасибо. Только ради тебя я расскажу еще, и поверь, теперь на это не уйдет много времени.

Сколько может проспать человек, не смыкавший глаз две недели? Вопрос сложный, но ответ мне известен. Лично мне, чтобы выспаться, хватило тридцати шести часов, плюс-минус.

Мне снился очень длинный сон. В нем были все, кого я знал, кого любил и кем дорожил. И все были живы-здоровы.

А начался он с той дурацкой перемены между уроками, на которой Козлов запустил в меня рюкзак. Во сне я успел увернуться, покрутил пальцем у виска, глядя ему в глаза, и убежал в кабинет. С этого момента и началась новая жизнь… во сне.

Я закончил первый класс, а Козлов — школу, и больше я его не видел. Наверное, он поступил в какое-нибудь учебное заведение в другом городе, или (что правдоподобнее) ушел в армию, потому как в учебе он был