— Мы единогласно выбрали двойку — это же так символично… В итоге за один ход поиграли все сразу: и деньги, и выигрыш.

— А еще эти коин-кредиты…

— Теперь на нашем счету минус двести миллионов и просрочка платежей.

— Знаем: ты думаешь, что яблоко от яблони недалеко падает (так оно и есть), И. Мы тоже хотели пойди дальше — к суициду, да только нас спасла книга, чудом попавшая в руки. В ней были обведены кружками разные буквы.

— Мы долго гадали, что они могут означать, пока не сложили их в предложение. По сути, это была числовая последовательность, означающая координаты. По ним мы и добрались сюда. И не прогадали, — закончил Ти.

«Да уж. А я-то думал, что таких болванов не существует. Постойте… А я не болван? Еще вчера были Ар и Кью, сегодня — Эс и Ти… Что за черт? Брррред!!!»

Пока они занимались своей постсеансной профилактикой, я читал… перелистывал книги, сидя за одиноким столом, глядя то на обведенные буквы, слова и строчки, то в окно. Я только и делал, что читал да смотрел в окно. Еще ел. И пил. Сначала больше ел чем пил, потом наоборот. Вина тому перееданию — стресс.

Один раз я пережрал. Случилось это на третий день моего пребывания в ребхаусе. Утром вместо Эс и Ти, пришли не Ар и Кью, а Ю и Ви. Они все еще были одними и теми же людьми, с теми же самыми телодвижениями, голосом, внешностью. Их день проходил точно так же, и точно так же они спрашивали меня, кто я такой. Точно так же рассказывали свою историю, и она — кто бы мог подумать? — отличалась от двух предыдущих.

В тот день, когда уже Ю и Ви ушли на разминку, а после — на лечение, у меня было время подумать. И я надумал. Точнее понял. Уяснил. Называй, как хочешь… Я понял: их новые имена вовсе не имена, а буквы английского алфавита. Понял, что завтра на их смену придут Дабл-ю и Экс, послезавтра — Уай и Зет. В итоге так все и было. И их истории снова отличались, но были похожими.

Не знаю, что на меня нашло, но свои познания и догадки я решил заесть, благо, что холодильник всегда был битком, хоть никто и никогда не приносил в него продукты. Они там просто появлялись, словно по взмаху волшебной палки. Я осмотрел пространство и за, и под холодильником и не обнаружил ни скрытой дверцы, ни потайного хода.

Я ел все, что только попадало под руку, а попадалось в основном сладкое: вафли, печенья, конфеты, шоколадная паста, сгущенное молоко. Если бы знал, что случится фиаско, поел бы слив или соленых огурцов с молоком. В общем, примерно к полуночи, когда живот раздулся — в нем будто взорвался мешок попкорна, — меня приперло по-большому. Так сильно и быстро, что я не успел сообразить. Все, что я успел: с расслабленным анальным кольцом добежал до душевой кабины и покак… насрал там.

Сделав дело, стоя по щиколотку в воде и разминая какашку ногами, как пластилин, под напором воды, я вспомнил Саню Волка, обделавшегося в школе из-за своего Штромпсауна… и из-за меня. Думаю, меня, пытающегося смыть улики в узенькое сливное отверстие душевого поддона, от Волка ничего не отличало. Думаю, именно тогда мы и стали квитами.

Через пятнадцать минут мучений твердая «дуля» растворилась, оставив после себя запах воспоминаний, при раскрытом окне выветрившимся только к утру. Его застали Уай с Зетом.

К четвертому дню я привык к однообразию. Привык и к одинаковой, не по времени жаркой, погоде, которая в мае должна только-только разыгрываться.

Каждое новое утро на грядках появлялись молодые побеги, в доме — новые буквы алфавита: Эй и Би, Си и Ди… Все они по-разному на меня реагировали, но все шло к одному: «Кто ты? Кто вы? Что привело тебя сюда? Что привело вас?» А потом: занятия на свежем воздухе, переодевания в постройке, «ты пойдешь с нами?» и «ну как хочешь». И еще — «подготавливайся». Ну и куда же без приседаний и хороводов под «Му кин та. Ша ван ло. Бриз мак ту хим. Эл маш нала».

Имена менялись. Даже мое, местное.

На восьмой день в комнату зашли И и Эф. Чтобы не было подозрений, чтобы в доме не находились две И, две тезки, я пошел на риск: вспомнив о бабушке Тильде, представился Апострофом.

— И давно ты тут, Апостроф? — спросила И.

Я пожал плечами и улыбнулся, потому что это всегда срабатывало.

Еще неделю продолжалось одно и то же: процедуры, сеансы, профилактики, реабилитации и так далее. Бессонные ночи — я не смыкал глаз, пока находился там, и до сих пор не сомкнул… это мне еще предстоит — и книги с пометками. Я пролистал все, что находились в сундуке. Из них: двадцать одну Хокинга про космос, звезды и черные дыры; «Когда спящий проснется» Уэлса и «Повелитель мух» Голдинга, в которой не было пометок, да и выглядела она как новая, словно я первый открыл ее. В прочем, в ней не было ничего схожего с остальными книгами из сундучной библиотеки. Должно быть, поэтому она мне и понравилась больше остальных. Думаю, Витя оценил бы каждую, Вика — несколько.

К четырнадцатому дню в ребхаусе я был готов сходить на процедуры, потому что тематика прочитанных книг и маркировка в них нужных слов и предложений все больше вселяли в меня надежду, что существует иной мир, иная жизнь, возможность путешествовать во времени или, на худой конец, магия и препараты, переиначивающие все и вся.

Я был готов почти ко всему, что избавило бы от мучений и тягот, от взваленного на плечи груза — бесконечной памяти… Ко всему, что могло бы помочь. Что могло спасти.

Я ждал пятнадцатый день. Нужно было знать, кто же зайдет за порог дома в то утро. Кто будет стоять предо мной обнаженным и спрашивать, кто я, что я, зачем я. Кто сменит Оу и Пи. И сменит ли…

К утру пятнадцатого дня я разобрался если не во всей, то хотя бы в одной из тайн сундучной библиотеки: если брать по одной первой букве каждого обведенного слова или предложения, то, сложив их, получится знакомая фраза. Она и стала ключевым моментом в пользу принятия процедур как должного и нужного.

Глядя в окно, я