делает тебя лучше, она пересматривает понятие совершенства, включая в него черты, а не исключая.

Все мы хотим знать, что мы важны. Что жизнь другого человека не будет такой же полной без нас.

— Когда вы вели ту беседу с дочерью, Шарлотта, — заговорила Марин, — когда сказали все это посреди процесса… вы врали?

— Нет.

— Тогда что вы делали?

— То, что могла, — прошептала я. — Я сделала то, что смогла.

Пайпер

— Это, — сказал Гай Букер, пододвигаясь ко мне, — стопроцентный успех. — Он встал, застегивая свой пиджак, и повернулся лицом к жюри присяжных, начиная заключительную речь. — Истец лжет. Она говорит, что иск не имеет отношения к деньгам, но даже ее муж сказал это и не может поддержать ее с этим иском. Она говорит, что не желала рождения дочери, но той говорит обратное. Она говорит вам, что хотела иметь выбор прервать беременность, и указывает на Пайпер Риис, трудолюбивого врача, единственным грехом которой стала по несчастливой случайности дружба с Шарлоттой О’Киф.

Он широко распахнул ладони.

— Неправомерное рождение. Неправомерное рождение. Даже от одного этого понятия все тело зудит, не так ли? И все же истец говорит, что ее дочь — ее красивая, умная маленькая девочка, обожающая факты, — не должна была существовать. Эта мать отрицает все положительные черты и говорит, что они не отменяют факта, что у ее ребенка несовершенный остеогенез. Однако вы слышали экспертов, которые признали, что Пайпер Риис не проявляла халатности. Как только Пайпер увидела осложнения во время беременности истца, она сделала то, что должна была: позвонила тому, кто мог об этом позаботиться. А для этого, дамы и господа, она разрушила свою жизнь, стала свидетелем того, как приходит в упадок ее клиника, ее карьера, сама ее уверенность в себе пошатнулась.

Он остановился перед присяжными.

— Вы слышали доктора Розенблада. Он сказал то, что все мы знаем: прекращение желанной беременности не выбор. Однако, когда родители сталкиваются с перспективой иметь ребенка с серьезными отклонениями, любой выбор плох. Если вы выступите в поддержку истца, то вас убедила эта ложная логика: что вы можете любить своего ребенка так сильно, что готовы подать в суд на врача — близкую подругу, — потому что верите, что ваша дочь не должна была родиться. Тогда вас убедила система, согласно которой акушеры-гинекологи должны решать, из-за каких отклонений ребенок может жить, а из-за каких нет. А это, друзья мои, скользкая дорожка. Какой посыл это несет людям, которые ежедневно живут с ограниченными возможностями? Люди с какими отклонениями считаются слишком непригодными и не заслуживающими жизни? В нынешнее время девяносто процентов пациенток, плоду которых поставили диагноз «синдром Дауна», выбирают аборт, хотя есть тысячи людей с синдромом Дауна, которые ведут счастливую и продуктивную жизнь. Что будет, когда наука продвинется дальше? Будут ли пациентки выбирать прерывание беременности с потенциальными заболеваниями сердца у ребенка? Или тех, кто вместо пятерок будет получать четверки? Или тех, кто не выглядит как супермодели?

Он вернулся к столу защиты.

— Неправомерное рождение, дамы и господа, подразумевает, что каждый ребенок должен быть идеальным, а Уиллоу О’Киф не соответствует стандартам. Но я тоже не идеальный. Как и мисс Гейтс. Судья Геллар не идеальный, хотя могу признаться, что он очень к этому близок. Я даже рискую предположить, что у каждого из вас есть свой недостаток. Поэтому прошу вас хорошенько подумать, прежде чем вынести вердикт. Посмотрите на это неправомерное рождение и сделайте правильный вы бор.

Когда Букер сел, встала Марин Гейтс:

— Иронично, что мистер Букер говорит о выборе, ведь именно этого не дали Шарлотте О’Киф. — Она встала за спиной Шарлотты, которая опустила голову. — Это дело не о религии. Не об аборте. Не о правах людей с ограниченными возможностями. Не о том, любит ли Шарлотта свою дочь. Не обо всех тех вопросах, в которых вас пытается убедить защита. Это дело касается лишь одного вопроса: предоставила ли Пайпер Риис необходимый уход Шарлотте во время беременности.

После всего этого времени, стольких свидетелей, я все еще не знала ответы сама. Даже если бы я посмотрела на тот снимок на восемнадцатой неделе и нашла причины для беспокойства, я бы все равно порекомендовала подождать и последить за тем, как это будет развиваться, — и результат был бы тот же. Я даже уберегла Шарлотту от нескольких месяцев тревог. Но делало ли это меня хорошим акушером или халатным? Возможно, я полагалась на свои догадки о Шарлотте, потому что хорошо ее знала, и этого не было бы с другой пациенткой. Может, мне стоило внимательнее искать любые при знаки.

И тогда иск от лучшей подруги не застал бы меня врасплох.

— Вы слышали свидетелей. Вы слышали, что на УЗИ восемнадцатой недели было отклонение от нормы и это требовало дальнейшего обследования, которое указывало на дефекты плода. Даже если врач сомневался, что означают эти показатели, дамы и господа, то ей следовало изучить вопрос тщательнее и все выяснить. Пайпер Риис ничего не сделала после УЗИ восемнадцатой недели. А это, дамы и господа, халатность.

Она прошла ко мне.

— Уиллоу, ребенок, рожденный в результате этой ошибки. Всю свою жизнь будет нуждаться в специализированной помощи. Дорогой, необходимой, болезненной. Непрекращающейся, нарастающей, травматической. Подавляющей. Усиливающейся с возрастом. Сегодня ваша задача решить, будет ли у Уиллоу лучшая, более насыщенная жизнь, с необходимой заботой, в которой она нуждается. Сделают ли ей необходимые операции? Будет ли у нее приспособленное средство передвижения? Уход специалистов? Будет ли она и дальше получать лечение и вспомогательные средства для ходьбы — все из бюджета семьи О’Киф, загнанной в долги? Сегодня это решение в ваших руках. Сегодня у вас есть возможность сделать выбор… которого не было у Шарлотты О’Киф.

Судья сказал несколько слов присяжным, и все стали покидать зал суда. Роб подошел к решетке, которая отделяла галерку от передней части помещения, и положил руки мне на плечи.

— Ты в порядке? — спросил он.

Я кивнула и попыталась улыбнуться ему.

— Спасибо, — сказала я Гаю Букеру.

Тот сунул в портфель блокнот:

— Рано благодарить меня.

Шарлотта

— У меня кружится от тебя голова, — сказал Шон, когда я вошла в конференц-зал.

Амелия расхаживала взад-вперед, впившись пальцами в свои всклокоченные волосы. Увидев меня, она повернулась.

— Вот что, — затараторила Амелия, — знаю, что ты хочешь меня прибить, но в здании суда это не самый лучший выход. Повсюду полицейские, не говоря уже о том, что тут папа и ему придется арестовать тебя…

— Я не собираюсь убивать тебя.

Она