– Нет ничего проще, – сказал Сабатини. – Суть эксперимента в развертке «суперструны», точнее обломка «суперструны», который когда-то добыл где-то камарад Ромашин. Поскольку обычные дыробои… пардон, обычные генераторы свертки-развертки, стоящие на всех кораблях космофлота, не годятся, мы разработали и собрали специальную странг-машину. – Лидер физиков показал на сооружение в растворе виома, построенное на вершине горы. – Машина установлена на порядочном расстоянии отсюда…

– Каком именно?

– В двенадцати километрах. Это вполне безопасное расстояние для любого взрыва, если случится что-то непредвиденное. К тому же база хорошо защищена от любого катаклизма. Вот, смотрите. – Сабатини кивнул высокому коллеге, и тот поднес к виску дугу эмкана, дав неслышимую команду. – Это динамическая модель эксперимента.

Вспыхнувший оперативный виом показал сначала схему расположения объектов на полигоне: базу, энергонакопители, реактор, генераторы, странг-машину, затем стадии развития «струны» из шаламовского «значка».

– Это фазовая траектория[94]системы, – начал объяснять высокий снисходительным тоном. – Первый узел… второй… распухание… усложнение континуума… развертка мерности… серый фон вокруг – это «размазка» вероятности, расчетный уровень неопределенности. И последняя фаза – реализация цепи Маркова[95]в «струну» nec plus ultra.[96]

Ромашин рассмеялся, за ним Сабатини. Высокий – Эйжен Раухваргер – поглядел на них недовольно, до него юмор ситуации не дошел, видимо, снобизм был чертой его характера.

– Я поняла, – невозмутимо проговорила Боянова. – Но вы лишь предполагаете, что развитие событий будет соответствовать расчету.

– Эйжен хороший эфаналитик… – начал Сабатини.

Комиссар прервала его жестом.

– Во-первых, наш мир устроен так, что случайность и неопределенность – его объективные характеристики. Понимаете, о чем речь? Во-вторых, как бы точно ни задавалось прошлое, нельзя абсолютно точно предсказать будущее. Это что касается прогноза. Короче, у меня есть все основания требовать соблюдения «срама» по формуле ВВУ.[97]

Сабатини потускнел, но, в отличие от своих более молодых коллег, не стал возражать.

Мальгин прислушался к пси-фону Бояновой и понял, что ей тоже звонил Лондон. Вот откуда ее основания, подумал он с удивлением. Однако она смелый человек, если доверилась экзосенсу, хотя имеет все права не доверять ему.

Мальгину показалось, что кто-то вдруг одобрительно похлопал его по спине, но мгновение спустя Клим осознал, что это эхо пси-передачи. В зале находился еще один интрасенс. Хирург «растопырил антенны», обнимая сферой метачувствительности весь зал, и увидел его: длиннолицый мужчина на вид лет пятидесяти смотрел на него, иронически приподняв бровь.

– Кто вы? – мысленно спросил Мальгин.

– Один из нас, – пришел тихий ответ. – Варлиц. Разве вы не сразу засекли меня?

– Я еще неопытен.

– Понятно. – Невидимые пальцы проникли под череп Мальгина, погладили лобные доли мозга, щекотно прошли затылок. – Теперь я вижу: вы еще не включены в парасвязь. Попросите Аристарха, он поможет.

– Вы его знаете?

– Мы все знаем друг друга.

– А здесь чем занимаетесь?

– По просьбе геологоразведки ищу месторождения редкоземельных элементов, по образованию я геофизик… – Варлиц отвернулся, Клим перестал ощущать его пси-шепот.

Разговор длился несколько секунд.

Боянова и Ландсберг сели в кресла позади операционных коконов, Ромашин жестом пригласил сесть Мальгина рядом.

– А что скажет интрасенс Мальгин? – спросила вдруг Боянова, бросив на хирурга косой взгляд.

– Я бы посоветовал надеть всем «заскоки» и держать «Шевалье» готовым к немедленному старту, – ответил Мальгин.

Комиссар посмотрела на него более внимательно, кивнула, отвечая скорее своим мыслям; Сабатини, оглядывающийся на них в сомнении, понял ее решение без слов.

Через минуту кибер принес груду защитных скафандровых комплексов, и, когда все в зале облачились в них, Мальгин не сдержал смешка: показалось, в зал забрело стадо странных зверей, не то белых крокодиломедведей, не то гамадрилов-альбиносов. Верхний слой скафандров представлял собой подобие косматой шкуры и отливал сединой. ЗСК не надели только руководители эксперимента, кокон-кресла предоставляли им не менее надежную защиту.

Шлемные накидки никто не застегнул, и казалось, шеи людей были укутаны толстыми ворсистыми шарфами.

– Игнат, – вдруг обратилась Боянова к Ромашину, – вы хорошо разбираетесь в физике «суперструн»?

– Как и любой флибустьер моего класса, – серьезно ответил эксперт, но, заметив мелькнувшую в глазах женщины озабоченность, добавил: – Как и любой инженер-системник.

– Объясните мне популярно, что такое «суперструна», а то я слышу это слово часто, но толком не знаю, что это такое.

– Вообще-то «сверхструна» – одномерный объект, имеющий одно измерение – длину, и образуется она в результате компактификации – свертки остальных измерений. В начальные мгновения рождения нашей Вселенной такие «струны» появлялись во множестве, потом большинство из них рассосалось, а оставшиеся в результате инфляционного раздувания… – Ромашин остановился. – Я понятно изъясняюсь?

– Пока да, – сухо ответила Боянова.

– А остальные «струны» в эру инфляции Вселенной разбросало на колоссальные расстояния друг от друга, поэтому они так редко встречаются. Внутри каждой «сверхструны» время трехмерно, а пространство одномерно, и лишь вход в «струну», так называемая Горловина…

– Меня интересует практический аспект проблемы. Ведь метро тоже использует «струнный» принцип? Как же объект, сжатый в «струну», а тем более живое существо, принимает потом свою былую форму?

– Вы слегка упрощаете картину, – пришел Мальгин на помощь Ромашину. – Не живое существо, в том числе и человек, сжимается в «струну» при «движении», как макрообъект, а все его частицы – протоны, нейтроны, электроны, а на самом деле еще глубже – кварки, из которых состоят частицы, а из них – тело, – превращаются в «струны», и дальше «летит» уже пакет «струн», пакет информации, хотя по толщине он и тождествен толщине одной «струны», если только правомочно применять термин «толщина». Обратное превращение пакета в объект – это физический процесс типа роста кристалла, только скорость этого процесса неизмеримо выше.