Было ясно: они поддерживали в нем религиозный инстинкт. Но Поля беспокоило другое. Он помнил, как Марго прощупывыла железки у грязного маори. Он спросил:

– Когда ты будешь препарировать трупы? – Марго ответила небрежным тоном:

– Первая практика на следующей неделе.

– Трупы воняют? – спросил он, невольно понижая голос.

– В формалине трупы не разлагаются. Едкий запах формалина. Но к этому можно привыкнуть. От некоторых больных воняет хуже, особенно от хроников. – И глядя в глаза Полю, Марго спросила: – Тебе это не нравится?

– Не нравится, – признался Поль, покосившись на маму. А мама сказала:

– Чувство дурного запаха это тоже инстинкт, заложенный в человеке. Дурной запах это предупреждение о заражении. – Теперь мама была явно на стороне Поля. И он подтвердил:

– Все что воняет – заразно. И это опасно. – Марго усмехнулась.

– Медицинские работники реже заражаются, чем другие люди. Существует дезинфекция, распираторные маски и прочая профилактика. – И насмешливо глядя на маму, она спросила: – Мама, как ты думаешь, в чем люди больше нуждаются: в искусстве или в медицине?

В гостиной сидели гости. Кроме Терезы и Шарля были Жак с Нинон, Роже Солежар со своей красивой женой и новый знакомый Поля Сэймур, который побывал в России, как специалист по малолитражным автомобилям. Все они собрались по инициативе Поля. Перед поездкой он хотел еще раз выслушать их мнения. Поль рассказал о собрании в центральном комитете, где Морис Торез инструктировал делегацию перед поездкой, о советском посольстве, где благожелательные чиновники вполне искренно улыбались. Жак тут же заметил:

– Имей ввиду, улыбка дипломата – неотъемлемая деталь, как официальный галстук. Их специально учат улыбаться, как кинозвезд.

Сэймур предупредил:

– Поль, вам будут показывать только красоты: театры и музеи. Старайтесь увидеть то, что вам не показывают. И не забывайте проявлять восхищение всем увиденным. Это для вашей безопасности.

Когда все разошлись, Поль ушел в свою комнату укладывать чемодан. Все было готово к поездке в морозную Россию: теплое пальто, новая меховая шапка, суконный костюм, высокие ботинки на меху, меховые перчатки, теплое белье, все как для Антарктики. В дверь постучала Марго.

– Марго, в мою комнату ты можешь входить без стука.

Она вошла, молча остановилась рядом. Глядя, как он утрамбовывает запасные рубашки поверх вечерних ботинок, она сказала безразличным тоном:

– Мы теперь не увидимся целую неделю.

Поль выпрямился, сказал:

– Хорошо сосчитала.

– А чего считать? Два дня в Москве, два дня в Ленинграде, три дня на дорогу. – Он осторожно взял ее за плечи. Она смотрела на него вопросительно.

– Марго, ты в эту неделю ни с кем не будешь встречаться?

– Как это не буду? Я каждый день встречаюсь на лекциях со своими соучениками.

– Не треплись. Ты понимаешь, о чем я говорю.

– А зачем это тебе нужно? – спросила она, глядя ему в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты без меня с кем-нибудь встречалась, с Оскаром, или каким другим длинношеим, или прыщавым. – Она отвела глаза в сторону, сказала небрежным тоном:

– Я уже дала понять Оскару, что между нами ничего не может быть. – Она снова посмотрела на него вопросительным взглядом, чего-то ожидая. Держа ее за плечи, он склонился к ее лицу, и она закрыла газа. И сразу под глазами появились тени от ресниц. Он тронул губами ее ресницы, – мягкая щеточка, и почувствовал прилив волнения. Но это было табу. И он снова склонился к чемодану, укладывая сбоку шерстяные носки и безопасную бритву. Марго продолжала стоять рядом. Предварительно постучавшись, вошла мама. Она принесла из магазина еще один свитер с высоким воротом.

– Марго, – сказала она, – Поль укладывает свои личные вещи, мужские вещи. Девушкам, даже сестрам, наблюдать за этим неприлично. – Марго вместо возражения сказала:

– А он разрешил мне входить к нему без стука.

– Тем не менее, не злоупотребляй этим, – поучительно сказала мама. – Ты сама как-то сказала мне, что он мужчина и имеет право на свою личную мужскую жизнь. – И она за руку увела Марго.

Утром, когда Поль, готовый к отъезду, стоял в пальто и с чемоданом в передней, мама и Марго поцеловали его и перекрестили.

В поезде делегация была размещена по двое в купэ. У мадам Туанасье было отдельное купэ. Поль был в купэ с Каспаром Жеромом. Поль смотрел в окно на пробегающие заснеженные пейзажи, рассеянно слушая объяснения Каспара о том, что Германия разделена на четыре зоны, и что они проедут английскую и советскую зоны. За обедом в вагоне-ресторане мадам Туанасье, сидевшая за соседним столиком, обернулась к Каспару, спросила:

– Товарищ Жером, вы инструктируете мсье Дожера?

– По мере надобности, – ответил Каспар и добавил: – Это скорее ваша обязанность, товарищ Туанасье, поскольку вы старые знакомые. – Мадам Туанасье с улыбкой сказала:

– Да. После Маркизов у меня такое впечатление, что мсье Дожер неотъемлемая деталь всех моих поездок. Имейте ввиду: он очень трудно поддается обучению политической грамотности.

Поль сказал с набитым ртом:

– А что же вы меня так плохо учите?

После обеда все разошлись по своим купэ. Делегация соблюдала общий режим. За вагонным окном была уже Бельгия. Стемнело. Они ехали на север, и стало заметно прохладней. Полю уже не хотелось раздеваться до гола, и он в теплом белье залез под шерстяное одеяло. В полудреме он подумал, что Париж теперь далеко, а поезд быстро уходит все дальше. В Париже Марго. Она теперь, наверное, спит, и под глазами легли тени от ресниц. Впрочем, какие тени? Свет в ее комнате потушен. А что, если она еще не спит? А что, если она сейчас думает о нем, как он о ней? При прощании она была грустной, и Полю это было приятно. Он вспомнил уличных мальчиков, безбровое наглое мальчишеское лицо, маленькие, красные от холода руки, старое короткое пальто. «Мсье, я умею отгадывать имена. Хотите, скажу ваше имя?» А коричневый мальчик стоит на прибойной волне. «Па! У меня глаза тоже голубые!»

Поля разбудил Каспар, тряся его за плечи.

– Гельмстедт! – говорил Каспар. – Граница!

Поезд стоял. За окном была ночь. В дверях купэ стояли двое военных. Поль, наконец, очнулся от прерванного сна, понял: Гельмстедт – граница между английской и русской зоной Германии, а двое военных – русские. С ними был пограничный чиновник. Они проверяли количество людей в поезде. Оглядев Поля и Каспара, они их, вероятно, сосчитали: один и один – два, все правильно, и пошли в следующее купе считать других пассажиров. Поезд шел через Германию ночью, и Поль даже не проснулся, когда в Берлине меняли паровозы. А когда он проснулся, было совсем светло, и поезд подъезжал к Франкфурту на Одере. За окном проплывали ухоженные каменные дома с каменными оградами. Вероятно, немцы живут лучше чем французы. Даже пригородные заводы выглядели свежепочищенными и уютными. На франкфуртском вокзале с остекленным, как парижские пассажи, деборкадером вагоны поезда обходили немецкие и польские военные. Когда поезд пересек польскую границу, Поль сразу понял: Польша – бедная страна. Грязные городки и поселки, много деревянных домов, крытых ржавым кровельным железом. Всюду, даже на лесных участках, грязный снег. Бедно одетые люди. После обеда они подъехали к Варшаве. Здесь поезд стоял долго. Полю хотелось выйти из вагона и добежать до паровоза, но Каспар сказал, что это другая страна, и выходить из поезда нельзя. По перрону сновали люди. Поляки. Большинство из них были в старых пальто. Поль обратил внимание на полнощекую девушку в резиновых сапогах. Она тащила на спине большой мешок, согнувшись под его тяжестью. На мгновение они встретились глазами. В глазах девушки было любопытство. Поезд тронулся. Открылся вид на удаляющуюся Варшаву. Высокие городские дома, красный трамвай, идущий по высокой насыпи, пригородные шоссе, заводские постройки. А потом за окном опять поплыли унылые заснеженные пейзажи с бедными крестьянскими домами. После ужина все начали укладывать чемоданы: в Бресте надо было пересаживаться в другой поезд. В России была другая железнодорожная колея, другие вагоны и, конечно же, другой паровоз. Пересадкой в Бресте руководил Каспар Жером, поскольку он мог довольно бегло объясняться по русски. К удивлению Поля штатская публика на перроне была одета вполне прилично. Поль впервые увидел русских полицейских, которые здесь назывались милиционерами. Только потом Поль понял, что эта русская публика – пассажиры поезда международного класса, а значит, все они привиллегированные люди по сравнению с остальными русскими. Русская речь, переполненная свистящими согласными, была абсолютно непонятной, хотя Поль в поезде честно просмотрел русский разговорник с транскрипцией. Русский вагон был просторней французского, диваны в купэ были шире, а консольные столики больше. И здесь было теплее, особенно после русского мороза, только душно. Окно в купэ почему-то не открывалось. Два русских таможенника проверили документы и чемоданы. Поезд отъехал от вокзала, и Поль с интересом уставился в окно. Это был уже Советский Союз. Потянулась снежная равнина с редкими кустарниками и перелесками. Промелькнула группа черных бревенчатых домов, крытых почерневшей деревянной щепой вместо черепицы, забор из тонких древесных стволов, заснеженные стога сена. Все это гнилое и запущенное. Не верилось, что здесь могут жить люди. Но из печных труб шел дым. Начался лес. Деревья стояли густо, серые стволы были хилыми, тонкими. Каспар пояснял: