Редкие трещины в его вере если и возникли, то тут же исчезли. Хотя никогда еще в своей жизни он не был так глубоко унижен. Но эти унижения воспринимались им как неизбежные личные жертвы на алтарь пангерманизма, сама идея которого оставалась святой. И сам Гамсун, и Квислинг со своими соратниками шли в ногу с нацистами, шатаясь и прогибаясь под бременем кровавой оккупационной политики.

При том что постепенно все большее и большее число людей по всей Европе начинали осознавать саму суть нацизма: его жестокость и бесчеловечность, готовность нацистов уничтожить на своем пути любые препятствия, мешающие осуществлению их преступных целей.

Крах

А сейчас между супругами в Нёрхольме шла своя война — война, которая в 1944 году приобрела особенно изнурительный характер для обоих. Ни один из супругов не желал покидать Нёрхольм. Когда Мария была дома, то она безраздельно царила на первом этаже, во внутреннем дворе и над воротами. В распоряжении Гамсуна находилась большая комната на втором этаже, где на стене висела огромная карта мира, на которой он отмечал ход военных действий, а большая столешница из красного дерева была завалена всевозможными газетными вырезками и бумажками с записями. Несколько раз Гамсун обращался к адвокату Сигрид Стрей по поводу возможности развода.

Из своей окруженной враждебной реальностью штаб-квартиры он наблюдал за приближением плачевного исхода войны. Пропаганда Третьего рейха была лживой, как никогда прежде. «Большие территориальные приобретения за два последних военных года позволяют германской армии вести войну таким образом, что никакие военные неожиданности не могут представлять для нее сколь бы то ни было серьезной опасности»[452].

Но лжец даже такого гигантского масштаба, как Геббельс, уже был не в состоянии скрыть всю правду.

Первого февраля 1944 года, когда прошел уже почти год со дня знаменательной встречи с Гитлером, Гамсун вновь начал выступать с политическими заявлениями. Он стал активно выступать в поддержку финнов, которые вместе с Германией воевали против Советского Союза. В марте Гамсун обратился к норвежским морякам, тем, кто воевал на стороне антигитлеровской коалиции. Он призвал их разорвать рабские путы, которыми они связаны с конвоями союзников. Тех, кто не хочет сделать этого, он заклеймил как изменников родины[453].

На своей большой карте Гамсун отмечал продвижение советских войск на запад. 6 января Красная армия пересекла предвоенную границу Польши. Комментарий Гамсуна в связи с этим содержался в письме к Туре: «немцы знают, что делают, хотя они не всегда ранее были такими разумными»[454]. В мае немцы покинули Крым.

Весной столь неколебимая ранее вера Гамсуна в победу Германии пошатнулась. Это настроение нашло свое отражение в письме от 3 июня к дочери Виктории: «Здесь у нас сейчас состояние краха, если только Германии не удастся спасти всех нас. Слава Богу, она обладает огромной силой, но, к сожалению, она вынуждена сражаться со всей Европой»[455]. В своем письме он несколько раз говорит о своем страхе, что Германия будет побеждена еще раз. Он молит Бога о том, чтобы этого не случилось, и просит Викторию научить своих сыновей молиться о том же.

Пока эти написанные Гамсуном слова были на пути к дочери, живущей в городке на северном побережье Франции, войска антигитлеровской коалиции заканчивали последние приготовления к высадке войск в Нормандии. Через три дня после того, как Гамсун высказал свое сомнение об исходе войны, этот печальный для нацистской Германии конец стал решительно приближаться: началась крупнейшая военная операция союзников. Более 5000 кораблей, 155 000 человек десанта, при поддержке 11 000 самолетов, сплошной тридцатикилометровой стеной подошли к французскому берегу в области, называемой «Крепость Европы», как раз неподалеку от тех мест, где жила Виктория Чарльссон.

Внезапно на газетных полосах вновь возник Гамсун:

Два года назад Йозеф Геббельс был в полном восторге от длинной пропагандистской статьи, написанной Гамсуном, в которой тот писал о бездушных большевиках, о нации мясников — англичанах и о предводителе евреев — Рузвельте. «Гамсун пишет очень умно, и эта статья необычайно острая . Гамсун, несомненно, является одним из выдающихся интеллектуалов Европы, который всегда оставался верен знамени нового порядка» — так, захлебываясь от радости, расхваливал его Геббельс[457].

И теперь Геббельс мог быть вполне доволен Гамсуном.

Через несколько недель в «Гюльдендале» вышло двадцатитомное собрание романов Кнута Гамсуна. В предисловии к нему автор писал: «В своих произведениях я стремился выразить нечто большее, нежели позволяют мои способности, но я никогда не выражал меньшего. Мое творчество всегда шло по восходящей линии»[458].

Прекрасная формулировка уверенного в себе человека, но было ли ему самому легче от этого? Творчество Гамсуна обсуждалось в течение всей его жизни. В 30-е годы настойчиво звучал вопрос о соотношении эстетического и этического в его произведениях. При этом большинство отдавало предпочтение первому и скептически относилось ко второму.

Как до, так и после 9 апреля 1940 года Гамсун старался прочно утвердиться в общественной жизни страны.

Но между этими периодами в истории его родины существовало фундаментальное различие. Когда Гамсун взял в руки перо после начала оккупации Норвегии, то с точки зрения юриспруденции он вступил на минное поле. Его соотечественники, оказавшиеся во время оккупации в изгнании в Лондоне или томившиеся в концентрационных лагерях, давно размышляли о том, какого именно наказания заслуживает Гамсун, который будет осужден после окончания войны. В том, что Гамсун будет осужден, ни у кого сомнений не было. Вопрос был лишь в том, каким будет это наказание.