драм и ничего не восприняв из их постановки – она все же постигла их главную суть…

Сквозной содержательный стержень всех четырех драм-мистерий – продвижение через века человеческой истории некоей группы людей в направлении к розенкрейцерскому, т. е. антропософскому, посвящению. Подступая к мистериям, надо понимать, что Штейнер хотел вывести в них не серию драматических характеров (для «духовной науки» соответствующих преходящему, низшему «я» человека, его «личности» и земной биографии), а ряд «индивидуальностей» – вечных сущностей, проживающих одну за другой земные жизни, а в промежутках между ними, находясь в духовном мире, прорабатывающих их результаты. Так, индивидуальность, в XX в. связанная с личностью уже упомянутой Марии, в Средние века жила как монах, а в древнем Египте способным неофитом приобщилась к храмовым таинствам. Соответственно этому действие весьма часто происходит не в обыденной обстановке и даже не в трехмерном эвклидовом мире, а в духовной действительности, – и по сюжету, когда изображается посмертие героев, в мире загробном. Потому наше профанное, обыкновенное сознание воспринимает эти сцены как происходящие в призрачном царстве сна. Оторваны от земной реальности и переживания персонажей, отчасти уже достигших – в отличие от реципиента – «познания высших миров». Вообще, читая драмы-мистерии, испытываешь такое чувство, будто штудируешь антропософский трактат: реплики героев воспринимаются как абзацы «духовно-научного» текста, которым искусственно придана форма прямой речи. На слух подобный текст воспринимать крайне трудно: «перевести» на свой собственный язык – язык профанного «эвклидова» опыта – описание душевных состояний учеников Бенедикта (читай: Штейнера) возможно (если вообще возможно!) лишь при неоднократном перечитывании их речей, возврате по тексту назад и т. д. Одним словом, текст мистерий требует медленного чтения, – сценическая же постановка рискует превратиться в сознании реципиента в серию картин – порой внешне эффектных (когда, к примеру, на сцене появляются эвритмические гномы или эльфы и звучит специально написанная для мистерий музыка Адольфа Аренсона), но иногда и скучнейших, ложно-патетических…

В героях своих драм Штейнер олицетворил некоторые особо значимые для антропософии душевные типы европейского общества начала XX в. Так, Штрадер представляет рационалистическое познание, профессор Капезий – гуманитарную науку, Феликс Бальде – самостоятельный мистический путь, Теодора – стихийное ясновидение и т. д. Личностные связи между этими индивидуальностями, возникнув в далеком прошлом, сохраняются от инкарнации к инкарнации. В XX в. эти души объединяет эзотерическое общество, руководимое Бенедиктом. В XIV в. их судьбы вплетены в историю противостояния католической Церкви и ордена духовных рыцарей: отношение Штейнера к косному, ретроградному – в его изображении – церковному институту, уже в Средневековье сделавшемуся тормозом духовной эволюции, недвусмысленно отрицательное. В древнеегипетской сцене выведены будущие Мария (молодой мист), Иоанн (влюбленная в миста египтянка) и Бенедикт («прогрессивно» настроенный жрец). Смысл конфликта вокруг посвящения юноши – выделение человеческого «я» из «соборного» [986] единства – это тот момент эволюции, который Штейнер специально заострял. Отношения между людьми, – идет ли речь о дружбе, любви, духовном ученичестве или эзотерическом побратимстве, – представлены опять-таки не в профанном этическом, а в оккультном ракурсе – в качестве феноменов духовной реальности. Так, любовь показана как живительная сила, текущая от любящего к любимому и питающая творчество последнего, – в духовном мире между индивидуальностями нет непроницаемых перегородок. Главная задача автора драм – показ того, как в человеческих судьбах действует карма. Завязанные однажды кармические узлы в дальнейших воплощениях возникают в совершенно ином обличье и требуют «распутывания». Любой поступок чреват неотвратимыми последствиями, в мире драм-мистерий властвует кармический детерминизм. Здесь одна из причин «неутешенности мистерий», «безрадостности штейнерианства», как выражается Е. Герцык: справедливость без милосердия может только ужасать. Если грех, совершенный членом Христовой Церкви, изглаживается покаянием в таинстве исповеди, будучи искуплен Спасителем, то отказавшийся от помощи высших сил духовный ученик рано или поздно примет на себя эквивалентный удар зла, которое он причинил другому, – карма действует подобно бумерангу.

Персонажи драм-мистерий в той или иной степени научились жизни в духовном мире, где они встречаются и вступают в контакт с его обитателями. Какой же предстает перед томимым «духовной жаждою» адептом чаемая им запредельная действительность? Право же, ищущих «истинного христианства» она могла бы ужаснуть! Хотя Штейнер и относит свое «розенкрейцерство» к христианской эзотерике, в его драмах-мистериях Христа просто нет[987]. Зато в духовном мире, куда вступает антропософский ученик, активно действуют, наряду с разного рода второстепенными духовными существами, Люцифер и Ариман. Авторское отношение к ним «обыкновенному сознанию» может показаться своеобразной апологетикой. Черти в представлении европейских народов, эти инфернальные сущности Штейнером вынесены «по ту сторону добра и зла». В антропософской демонологии Ариман по своей сути добр и только кажется злым. Что же касается Люцифера, то в уста героев мистерий автор вкладывает не только апологетические речи, но и прямо-таки славословия «светоносцу». Так, весьма продвинутый Капезий возглашает: «Кто царство Люцифера созерцал, ⁄ Как было мне дано судьбой моею, ⁄ Тот знает, что добро и зло – слова, ⁄ Что для людей почти что непонятны. ⁄ Кто Люцифера только злым зовет, ⁄ Тот и огонь пускай дурным считает, ⁄ Затем что в состоянье он убить, ⁄ И воду злою, потому что в ней ⁄ Мы можем утонуть»[988]. Мария же, заявив, что «Люцифер прекрасен, нам на диво», затем раскрывает свой тезис: «Мудрость излучает он, ⁄ И исполняет мир сознаньем гордым, ⁄ И все своеобразие существ ⁄ В его бытье прообраз свой находит (?! – разве не Христос – прообраз человека? – Н. Б.); /Так выявить вовне то, что внутри, ⁄ Могли бы души по его примеру (“подражание Люциферу” взамен “подражания Христу”! – Н. Б.), /И радость чувств, и мудрость излучая, ⁄ Живя собой, и жизнь свою любя» и т. д. В будущем, провозглашает «духовная наука», Люцифер и Ариман преодолеют свою злую природу. Конечно, пока что они отчасти обманщики, однако посвященные вступают с ними в общение, дабы получить от них некие высшие знания, – здесь потребна тонкая духовная дипломатия[989]. Персонажи мистерий входят в царства Люцифера и Аримана и как бы на время подчиняются их владыкам – во имя «самопознания», гнозиса, ускоренного прохождения эволюции и т. п. Однако «царства» эти – не что иное, как ад на языке религиозных понятий; итак, «духовный мир», куда ведет путь «духовной науки», это для «обыкновенного сознания» ад, преисподняя. Именно там оказываются ее адепты и по окончании их земных жизней, что также вполне открыто показано в мистериях. Кажется, Евгения Герцык это поняла. До посещения Мюнхена она все же видела путь Штейнера хотя бы отчасти христианским: «Я только чувствую не христианскую практику, склеенную – пусть de bonne foi (чистосердечно) – с христианской философией»