Я всегда считал, что при использовании валюты, не обеспеченной золотом. фактическая инфляция не может удержаться на уровне 1%, если демократическое общество страдает от пережитков популизма (от которого не застрахована ни одна страна)[92]. Выпуск такой валюты регулируется центральным банком, и полностью изолировать ее от политических влияний невозможно. Я слишком хорошо помню инфляцию в США в 1946 и 1950 годах, а также в конце 1970-х годов. (Усомниться в этой точке зрения мне пришлось в 2003 году во время дефляции в Японии, хотя в США до дефляции дело не дошло.) Если обычный уровень инфляции не обеспеченной золотом валюты, выпуск которой санкционирован демократическим путем, немного превышает 1-2%, что удерживает его на таком уровне, если две дефляционные силы, о которых я говорил в этой главе, отступают? Наиболее очевидный ответ — денежно-кредитная политика. Однако, раньше или позже, наступает момент, когда центральному банку, как отмечается в главе 25, приходится сдерживать инфляционное давление.

За последние несколько десятков лет главы центральных банков усвоили важный принцип: стабильность цен обеспечивает максимально устойчивый экономический рост. Многие экономисты убеждены, что в последнее десятилетие ключевым фактором снижения инфляции в мировом масштабе была денежно-кредитная политика центральных банков. Хотелось бы в это верить. Я не отрицаю, что мы корректируем эту политику с учетом возникающих дефляционных тенденций. Но я сильно сомневаюсь, что в последние 10—20 лет политические акции или антиинфляционные меры центральных банков играли ведущую роль в снижении долгосрочных ставок. Причиной этого снижения (и разгадкой пресловутой «головоломки») является неденежно-кредитная политика, а иные силы. Имея возможность с середины 1990-х годов изучать взаимодействие денежно-кредитной политики центральных банков разных стран мира и финансовых рынков, я всегда поражался, как легко снизить инфляцию. В конце 1980-х годов инфляционное давление, которое я всегда чувствовал очень остро, практически отсутствовало, а точнее, носило скрытый характер. «Головоломка» обнажила этот факт.

Чтобы оценить успешность сдерживания инфляции, центральные банки следят за инфляционными ожиданиями, неявным образом включенные в номинальные долгосрочные ставки. Успех очевиден, когда а результате решительного ужесточения денежно-кредитной политики долгосрочные процентные ставки снижаются. Но насколько я помню, большая часть наших инициатив, призванных противостоять растущему инфляционному давлению, не требовала жестких мер. Достаточно было слегка «нажать на тормоз», чтобы долгосрочные ставки пошли на убыль. Казалось, что это слишком просто, хотя времена кризисов денежно-кредитной политики 1970-х давно миновали. Доходность 10-летних казначейских облигаций в тот день, когда я был приведен к присяге в качестве председателя ФРС, составляла 8,7%, а к черному понедельнику поднялась до 10,2%. В дальнейшем она падала на протяжении 16 лет независимо от политики ФРС.

Я часто размышлял, на сколько нужно поднять ставку по федеральным фондам, чтобы добиться устойчивого и продолжительного повышения процента по 10-летним облигациям. Противостоять мощным глобальным финансовым потокам чрезвычайно сложно, когда международные силы толкают инфляционные ожидания и реальные долгосрочные процентные ставки вниз, а цены акций и недвижимости вверх. Силы, влияющие на 10-летние облигации. принимают все более глобальный характер. Оптимальная политика в таких обстоятельствах — плыть по течению, определяя денежно-кредитную политику с учетом глобальных факторов. Мы действовали именно так Во время глобальных финансовых трансформаций, с которыми сталкивалась ФРС, когда я был ее председателем, наша стратегия была эффективна в той мере, в какой она обеспечивала стабильность американских финансовых рынков. Сомневаюсь, что у нас были ресурсы, необходимые для противодействия факторам, которые способствовали понижению реальных долгосрочных процентных ставок и носили все более глобальный характер. Япония точно не располагала такими ресурсами.

Опыт последних лет показывает, как благотворно сказываются на экономическом росте и уровне жизни стабильные цены, и это должно стать для глав центральных банков основным стимулам для сдерживания инфляционного давления в будущем. Как я говорил на слушаниях в конгрессе несколько лет назад, денежно-кредитная политика должна заставить даже экономику с необеспеченными деньгами работать так, словно она «привязана к золоту». Может ли мир, который постоянно видит преимущество стабильных цен для экономического роста и уровня жизни, придерживаться курса на стабилизацию цен? К этому вопросу я вернусь в главе 25.

Несмотря на пятилетний экономический рост, темпы которого были выше средних — при этом уровень безработицы упал ниже 5%. в 2006 году большинство американцев заявляли, что их не удовлетворяет состояние экономики. В группе со средними доходами в последние годы преобладало ощущение несправедливости распределения материального вознаграждения. И действительно, хотя представление о справедливости у каждого свое, концентрация доходов с 1980 года возросла[93]. Настроение значительной части участников опросов было удручающе мрачным. Опасность ситуации заключается в том, что на волне подобных настроений политики популистского толка могут получить большинство в конгрессе и их недальновидные, непродуктивные действия превратят массовое недовольство в нешуточный экономический кризис.

Нынешнюю тревогу усугубляет еще одна давняя проблема: повседневный опыт множества людей на рынке труда противоречит документально доказанному факту — конкурентный рынок десятки лет повышает жизненный уровень подавляющего большинства американцев и значительной части остального населения земного шара. Многие считают, что обостряющаяся конкуренция на рынке (примета нынешней высокотехнологичной экономики, функционирующей в условиях глобализации) ведет к сокращению количества рабочих мест и это наносит слишком ощутимый урон. Средства массовой информации то и дело рассказывают о массовых увольнениях. Кажется, что сокращению штатов на заводах и в офисах США не будет конца.

Неудивительно, что в конкуренции часто видят угрозу занятости и не воспринимают ее как фактор повышения заработной платы, хотя в конечном счете она была и остается таковым. Десятки лет после Второй мировой войны реальная заработная плата росла, а конкурентный рынок заставлял капитал и рабочих перемещаться из отживающих свой век отраслей в новые, более передовые в технологическом отношении, а значит, более производительные секторы. Поэтому по мере роста экономического результата росло вознаграждение труда и капитала, в то время как доли национального дохода, приходящегося на выплаты наемным работникам и прибыль, сохранялись почти неизменными десятки лет. На начальных стадиях экономического цикла доля прибыли обычно растет, а доля, получаемая наемными работниками, уменьшается, на более поздних стадиях наблюдается противоположная тенденция. На самом деле в последние 10-20 лет распределение национального дохода между трудом и капиталом не слишком отличалось от того, что было в предыдущие 50 лет. Иными словами, изменение реальной часовой оплаты труда после Второй мировой войны[94]тесно связано с часовой производительностью, а это в свою очередь означает, что соотношение оплаты труда с одной стороны и прибылей от прироста производительности с другой стороны остается стабильным.