новые хозяева, известно только, что это, якобы, москвичи. И слово то это приобрело уже какой-то нехороший оттенок.

Процесс это начался ещё при большевиках, чья верхушка заняла никогда ей не принадлежавшие дворцы и виллы, и чьё проживание в них имело сильный привкус нелегитимности. Марфа, внучка М. Горького вспоминает, как дед единственный раз в жизни (тогда ей было шесть лет) больно её отшлёпал. Жили они тогда в особняке миллионера С. П. Рябушинского, построенного в 1902–1906 годах Ф. О. Шехтелем. Поселил их туда Джугашвили, пригласивший Горького в Россию на роль главного, но уже не пролетарского, а советского писателя. Горький, не совсем отдававший себе отчёт в ценности этого шедевра архитектуры эпохи модерна, велел тогда выломать в гостиной не нравившийся ему большой камин, а заодно кое что ещё. Казус, о котором вспоминает Марфа, произошёл по вине бродячей собаки, забежавшей во двор. Девочкам (рассказчице и её сестре Дарье) захотелось угостить собаку чем-нибудь вкусненьким, и они, незаметно взяв в доме пирожное, стали кормить им собаку. Горький это увидел из окна своего (ну не совсем своего, конечно) кабинета, но он ещё видел, что к железной ограде прилипли голодные беспризорники, которыми в 1930‑е годы была переполнена Москва. И, как рассказывала Марфа, эта сцена, «когда голодные оборванные дети наблюдали, как кормят сладостями собаку, привела деда в великий гнев». И на следующий день кованую ограду обшили досками и покрасили их в зелёный цвет. Сейчас металлические гофрированные заборы красят в глухой коричневый, но функция забора не изменилась: чтобы не видели.

Да, построен Крымский мост, терминал для сжиженного газа в Калининграде, и там же, рядом с опустевшим после чемпионских баталий стадионом, принято решение построить культурный центр, а где то в далёкой и почти нереальной дали брезжит постройка современного медицинского центра — это так! Но когда попадаешь в эти мёртвые города, поглотившие некогда наполненные жизнью уютные дачные пригороды, невольно задумываешься, а не живёшь ли ты внутри какого-то муляжа, где только видимость жизни, а на самом деле так же мертво, как в этих пентхаузах, или как их теперь следует называть. И не фикция ли жизни эта суета в муравейнике мегаполиса, мельтешение тех, от которых ничего не зависит? Ведь даже самое простое житейское — продукты, покупаются в супермаркетах, хозяева которых иностранцы, а граждане этой страны реально почти ничем не владеют. Говорят, Прохорову что то принадлежит, но он сам стране не принадлежит. Он где то в США поглощён проблемами американского баскетбола. Прошёл слух, что Абрамович продаёт «Челси». Мы все опечалены: сколько деньжищ, сколько настоящей футбольной страсти вложено в этих английских парней в трусах и бутсах! И что же, всё это теперь псу под хвост, плакали наши денежки, которые с таким мастерством в эту футбольную игрушку были перекачаны? И теперь этот «Челси» уже насовсем не наш. Хотя Чукотка ещё наша. Электроэнергия, которую нам пока ещё дают, уже не наша, её раздали множеству компаний, и если они нас отключат, то и концов будет не сыскать. И если самолёты из аэропортов не взлетят, то и тут мы, похоже, бессильны, потому что, кто хозяева аэропортов, никто не ведает. Кто то быстро и незаметно раздал всё заработанное нами по заграницам. Целые отрасли, большая часть пищевой промышленности, торговые сети в чужих руках, но никого не привлекали, не судили, не посадили, как будто так и надо. Но мы то понимаем, что так не надо! И как среди всего этого, никак с твоим здравым смыслом не стыкующегося, жить?

Вот так идёшь по своей земле, и не знаешь, кто же её хозяева. Конечно, не ты, а те, кто укрылся за высокими глухими заборами. Но кто они? За заборами их на самом деле нет, они где то в другом месте. Но и там их нет, потому что они где то совсем в другом месте. А ты здесь, но от тебя ничего не зависит, а зависит от тех, кто где то в таинственном там. А твоё дело затовариваться в маркетах с лихими названиями вроде «O´key», сделанных для суперобогащения на русских лопухах какими-то непонятными заморскими хозяевами. Иногда и своими, но по своей сути они не менее иностранные. И тут ты начинаешь понимать, что находишься внутри какого-то фантасмагорического устройства. Всё, к чему ты прикасаешься своим умом, неизбежно проявляет свою фиктивность, и чем дальше ты углубляешься мыслью в него, тем больше фиктивности обнаруживаешь. И, кажется, единственное место, где можно сохранить какую-то часть, свободную от фиктивности, кусочек суши в океане сомнительности — это ты. Но, конечно, это будет стоить героических усилий.

Во всех этих историях с фикциями есть один очень принципиальный момент. Если большинство, перечисленного выше, было не что иное, как материальные объекты, которые можно даже пощупать руками (какую-нибудь княжескую виллу на островах, конечно, не пощупаешь, но ограду всё-таки можно), то, что проникает в наши мозги из интернета, не пощупаешь, не проконтролируешь, оно неуловимо и всепроникающе. И ты сам не понимаешь, как оно оказалось в твоих мозгах, а раз мозги твои, то и оно, наверное, тоже твоё, а того твоего, что было там раньше, уже нет. Говоря научным языком, тут возникает проблема идентичности. Кто ты на самом деле: тот, что был раньше, или то, что тебе вдули в мозги? И как сохранить свою идентичность, или попросту говоря, как остаться самим собой? Ведь на то, что происходит вокруг, ты не в состоянии оказать влияния даже в малейшей степени, а того, что постоянно перемещается в твои мозги, ты почти не осознаёшь. Оно проскользнёт туда, и теперь оно уже твоё. Как с этим быть? Единственное спасение — это развитое самосознание, которым обладают деятели высоких уровней.

Глава 4

Общая теория деятельности

Сегодня стало окончательно ясно, что хуже всего мы понимаем то, что к нам ближе всего — самих себя. Познание движения планет даётся человеку много лучше, чем собственной души. Да и что такое есть наша душа, мы толком до сих пор не поняли. Овладеть профессиональным философским жаргоном, конечно, можно, но это мало приближает к пониманию человека. Слишком всё неуловимо в человеке. Казалось бы, нашли выход из положения, придумав душу, культуру, а что и как они делают — не понять. Да и как понять, если их на самом деле нет. А что тогда есть? Что то же есть! Ведь мы порой умеем делать удивительные вещи. Но как это у нас