Достижения Окинлека не следует недооценивать. Он как минимум уберег от катастрофы основательно потрепанную Восьмую армию и стабилизировал линию обороны, нанеся при этом немцам тяжелые потери. Однако Черчилль оценивал положение под совершенно иным углом зрения. Он видел только упущенные возможности и отказывался признать усталость войск и скандальное техническое несовершенство английской бронетехники.

3 августа премьер-министр Великобритании в сопровождении генерала сэра Алана Брука прибыл в Каир по пути в Москву, где ему предстояло сообщить Сталину об отсрочке открытия Второго фронта. Англичане считали, что им наконец удалось убедить американцев отказаться от операции «Следжхаммер» («Кувалда»), предполагавшей вторжение на полуостров Котантен с Британских островов через Ла-Манш, так опрометчиво обещанное Молотову. Но на второй неделе июля появились признаки «бунта» со стороны Комитета начальников штабов и военного министра Генри Л. Стимсона. Будучи уверены, что англичане втайне настроены против любого вторжения в Северную Францию, они выступили за отказ от принципа «Германия важнее» и за перенос центра тяжести военных действий американских вооруженных сил в Тихоокеанский регион.

Рузвельт, пользуясь правом главнокомандующего, 14 июля охладил их пыл. «Отправка американских войск для овладения отдаленными островами на Тихом океане как раз и была бы тем, на что уповает Германия, – писал он Маршаллу, – и не повлияет на ситуацию в мире ни в этом году, ни в следующем». И это уж точно не помогло бы ни России, ни Англии на Ближнем Востоке. Был ли это – и, если да, то в какой степени – блеф со стороны Маршалла с целью вынудить англичан решиться на вторжение через Ла-Манш, остается неясным. Но Маршалл и адмирал Кинг в конце месяца возобновили давление, когда посетили Черчилля в Чекерсе и попытались возродить идею операции «Следжхаммер». Англичане остались непреклонными. Такая операция привела бы к катастрофе и ничем не помогла бы Красной Армии.

Гарри Гопкинс, который также находился в Лондоне, в частных беседах дал понять англичанам, что Рузвельт приветствовал бы участие американских войск в боевых действиях в Северной Африке. Маршаллу, в конце концов, все же пришлось заняться тем, что он считал чужой работой, – ведением войны за англичан. Он направил в Лондон одного из лучших своих штабных офицеров, генерал-майора Дуайта Д. Эйзенхауэра, чтобы тот начал разработку плана высадки в Северной Африке с перспективой принятия на себя общего командования.

Прежде чем продолжить свое путешествие в СССР, Черчилль решил разобраться с составом британского командования на Ближнем Востоке. Окинлек сказал ему, что было бы неразумно начинать еще одно наступление до середины сентября. Поэтому Черчилль решил заменить его в должности главнокомандующего генералом сэром Гарольдом Александером. Он также назначил генерал-лейтенанта Готта по прозвищу «Штурмовик», командира XIII корпуса, на должность командующего Восьмой армии. Готт, безусловно, один из лучших командующих британскими войсками в пустыне, был к этому времени усталым и деморализованным. Брук предлагал на этот пост генерал-лейтенанта Бернарда Монтгомери, но Черчилль настоял на своем. Тем не менее, когда Готт погиб – его самолет был сбит «мессершмиттом» – командование армией, в конце концов, принял Монтгомери.

Монтгомери гордился своим отличием от типичного высшего офицера британской армии. Действительно, вряд ли кто смог бы сильнее отличаться от скромного и безупречно-аристократичного Александера, чем этот жилистый генерал-коротышка с огромным носом. «Монти» и одевался по-своему, предпочитая мешковатый свитер и вельветовые брюки. Позднее самым характерным элементом его убранства станет черный берет Королевских танковых войск. Но военным он был консервативным, твердым сторонником тщательной штабной работы и четкого развертывания частей и соединений, а не стихийной деятельности произвольных боевых групп, сформировавшихся в ходе кампаний в пустыне. Он бесстыдно и успешно подыгрывал толпе – будь то солдаты или журналисты, – несмотря на свой довольно визгливый голос и сильную картавость. Некурящий и трезвенник, Монтгомери был эгоистичным, амбициозным и безжалостным.

Его безграничная вера в себя иногда граничила с глупым зазнайством. Но эту самую веру в себя он смог передать всем, кого встречал, выполняя свою задачу, а она состояла в том, чтобы вселить уверенность в победе изрядно потрепанной Восьмой армии. Командирам следовало «взять себя в руки», прекратить «хныкать» и не сметь ставить под вопрос приказы командования.

Положение, унаследованное Монтгомери в августе 1942 г., было вовсе не таким вопиюще плохим, как впоследствии изображал он сам, создавая прославляющий его миф. Немецкие и итальянские дивизии Роммеля понесли значительные потери в июльских сражениях. Но Монтгомери был справедливо возмущен пораженческими настроениями многих офицеров штаба, хотя был не прав, приписывая подобные взгляды также и Окинлеку. Просчет Окинлека заключался, скорее, в его неведении относительно подобных настроений среди «габардиновых свиней», как полевые офицеры на фронте называли обитателей Ближневосточного штаба в Каире.

Монтгомери объявил Восьмой армии, что приказал сжечь все планы отступления, готовившиеся на случай непредвиденных обстоятельств. Проводя много времени в войсках, организуя учения, не пренебрегая и театральными эффектами, он сумел поднять в армии боевой дух и восстановить уверенность в победе. Видимость резких изменений произвела на британских солдат и офицеров огромное впечатление, даже с учетом того, что Монтгомери приписал себе ряд нововведений, начатых еще при Окинлеке.

У Монтгомери не было намерения начинать наступление прежде времени, хотя именно такая осторожность послужила главной причиной смещения Окинлека. Но «Монти» проявил себя гораздо умнее в общении с премьер-министром. На самом деле Монтгомери планировал потратить больше времени на подготовку наступления, чем до середины сентября, как предлагал Окинлек. Он был полон решимости нарастить мощь своей армии до такой степени, которая гарантировала бы победу. В этом он, пожалуй, был прав, поскольку Англия не могла позволить себе снова потерпеть фиаско.

Хотя Роммель и получил в качестве подкрепления 164-ю дивизию и бригаду парашютистов, он знал, что его положение теперь более чем ненадежно. Сил у него было явно недостаточно, чтобы продолжать войну на истощение против «линии Эль-Аламейна». Вместо этого он хотел отступить и тем вынудить англичан покинуть укрепленные позиции и начать преследование немецких войск. Тогда он навязал бы им маневренный бой, в котором его танковые войска имели бы преимущество. Роммелю по-прежнему не хватало транспорта и топлива – английские ВВС и ВМС топили одно грузовое судно за другим. Страдая от напряжения, ярости и разочарования, он в самых резких выражениях критиковал действия итальянских войск, хотя некоторые из их соединений, особенно дивизия Folgore, сражались доблестно.

Во второй половине августа роли поменялись, и уже Муссолини с Кессельрингом призывали Роммеля как можно скорее начинать наступление. Но его поведение стало уклончивым, а настроение – пессимистичным. 30 августа, чувствуя, что навлечет на себя серьезные неприятности независимо от того, поступит он так или иначе, Роммель начал свой обход позиций Восьмой армии с юга. Он намеревался обойти противника с тыла и атаковать хребет Алам-Халфа. Наибольший риск состоял в недостатке топлива, но Кессельринг заверил, что танкеры вот-вот прибудут в порт и горючее немедленно подвезут.