В город хлынули беженцы – пешие и на всех возможных средствах передвижения. Одни спали прямо на площади Капитолия, другие вламывались в дома тех, кто успел бежать – на поезде, в экипаже или на своих двоих. Орри слышал, что Эштон была среди тех, кто бежать отказался. От этого его неприязнь к сестре ослабла, но не слишком.

Солдаты также заметно увеличили население города. Это были раненые, привезенные с оборонительных рубежей вдоль Чикахомини, или дезертиры, которые резали или стреляли в себя сами, чтобы попасть в тыл, – но кто бы смог отличить одних от других? Они бродили повсюду, словно призраки, в рваных серых мундирах, тощие от голода, с лихорадочно горящими глазами, воняющие грязью, перевязанные бинтами, пропитанными кровью и гноем. День и ночь по улицам грохотали повозки и телеги, оконные стекла дребезжали и трескались, и спать стало просто невозможно.

Вскоре Орри пришлось пережить еще несколько неприятных минут в доме из сосновых досок, где сидел Уиндер со своими подручными. На этот раз он пришел по просьбе министра Рэндольфа, который владел большой семейной фермой рядом с Ричмондом. Один его друг, тоже фермер, отказался продать свою продукцию по заниженным ценам, назначенным начальником военной полиции, и в своем довольно желчном письме в «Ричмонд виг» заявил, что Уиндер представляет собой гораздо более серьезную угрозу для народа, чем Макклеллан. После того как он таким образом выразил свое мнение, его схватили прямо в баре «Эксчейндж» и отвезли на бывшую табачную фабрику на Кэри-стрит, где Уиндер теперь держал тех, чьи высказывания считал крамольными.

Орри пришел в здание военной полиции, чтобы просить об освобождении заключенного. Он назвал дежурному свое имя, но генерал не пожелал его видеть, и Орри пришлось говорить с одним из его штатских сотрудников – высоким тощим человеком, одетым во все черное.

Звали его Исраэль Куинси. Он больше напоминал массачусетского пастора, чем сыщика на железной дороге из Мэриленда, и явно наслаждался тем, что человек такого ранга, как Орри, зашел в его крошечный ободранный кабинет как обычный проситель. На просьбу он ответил мгновенно:

– Мы не можем отдать приказ об освобождении. Этот человек вызвал гнев генерала Уиндера.

– А генерал вызвал гнев министра Рэндольфа, мистер Куинси, а заодно и гнев большинства жителей Ричмонда, из-за его абсурдных расценок. Город отчаянно нуждается в продуктах окрестных ферм, но никто не станет их продавать по ценам, установленным в вашей конторе. – Орри глубоко вздохнул. – Значит, ваш ответ «нет»?

Глядя на него кроткими темными глазами, Куинси улыбнулся, но в какой-то момент натянутая улыбка словно надломилась, обнажив скрытую под ней злобу.

– Разумеется, полковник. Друг министра останется в Касл-Тандере.

– Нет, не останется, – сказал Орри, вставая. – Полномочия министра дают ему право действовать через голову генерала, и он им воспользуется. Он хотел соблюсти протокол, но вы ему не позволили. Я заберу арестованного из этой клоаки через час.

Уже выходя из кабинета, Орри остановился, услышав резкий, грубый голос Куинси:

– Полковник! Подумайте хорошенько, прежде чем сделать это.

Не веря собственным ушам, Орри обернулся и увидел его наглый взгляд.

– Да кем вы себя возомнили?! – вскипел он. – Терроризируете свободных граждан, готовы заткнуть рот всем, кто думает не так, как вы. Клянусь Богом, мы не позволим пинкертоновским ищейкам командовать в Конфедерации!

– Я еще раз предупреждаю вас, полковник, – тихо сказал Куинси. – Не надо недооценивать власть этого учреждения. Что, если когда-нибудь вам самому понадобится наша благосклонность?

– Мистер Куинси, если вы будете угрожать, то мне хватит и одной руки, чтобы вбить вас в землю.

Сорок пять минут спустя Касл-Тандер потерял одного из своих заключенных. Правда, там осталось много других, которым Орри ничем не мог помочь. Что до предостережений упивавшегося властью наглеца в черном костюме, то о них Орри тут же забыл.

В конце мая, когда обстановка стала настолько критической, что в военном министерстве начали срочно, коробку за коробкой, паковать документы, произошло сражение у Фейр-Оакса, то есть уже почти в предместьях Ричмонда. Южанам удалось остановить армию Макклеллана, но в этом бою был серьезно ранен Джо Джонстон, и его в двадцать четыре часа заменили бывшим военным советником президента, возвращенным из изгнания.

Роберт Ли принял командование Северовиргинской армией. Однако надежды на него были не слишком пламенными. Коробки стали паковать с еще большей поспешностью, и уже был готов к отправке специальный поезд, чтобы в нужный момент вывезти золото казначейства, если новая атака северян прорвет линии обороны Ли. Собирая очередную коробку, Орри случайно услышал о некоем плане, зреющем в стенах военной полиции. Подробностей он не разобрал, но понял, что на этот раз Уиндер нацелился на него. В памяти сразу всплыли забытые угрозы Куинси, и он снова поблагодарил Бога за то, что Мадлен нет рядом и можно за нее не бояться.

– Пожалуйста! – сказала женщина.

Ей не было и тридцати, но выглядела она намного старше. От ее заляпанной грязью одежды воняло. Трое совсем маленьких детей – голодные серые мышки – цеплялись за ее юбку, а из-за плеча выглядывала чернокожая девочка-подросток с испорченными зубами и красным платком на голове.

Густо засаженный сад шелестел под ветром и стряхивал с себя воду. Дождь прекратился час назад, в половине седьмого. Сад был небольшим, зеленым и, пожалуй, даже чересчур пышным. Из дома туда вели десять ступенек крыльца. Наверху, рядом с Пауэллом, стояла Эштон, одной рукой обнимая его за спину.

Вместо того чтобы ответить, Пауэлл вскинул револьвер. Звук взведенного курка неожиданно возбудил Эштон.

– Пожалуйста… – повторила женщина, вкладывая в это слово всю свою усталость и все отчаяние. – Мы бежали из Меканиксвилла, янки подошли уже совсем близко. Мой муж сражается в долине, а нам просто некуда идти. Ворота были открыты, вот мы и…

– Их вышибли какие-то ниггеры прошлой ночью, когда искали место для ночлега. Я их не пустил, как не пущу и вас. Убирайтесь, откуда пришли.

Один из малышей потянул женщину за юбку:

– Мамочка, а где мы будем ночевать?

– Спроси президента Дэвиса, – сказал Пауэлл. – Он свою женушку уже отправил из города, может, у него найдется свободная постель. – Он направил на них револьвер. – Убирайтесь, чертовы паразиты!

Женщина посмотрела на него с ненавистью и повела детей в сгущавшиеся июньские сумерки. Пауэлл спустился по ступенькам и пинком захлопнул ворота.

– Найди какую-нибудь веревку, – сказал он, не оборачиваясь.

Эштон бросилась в дом и через минуту вернулась. Пауэлл покрепче стянул створки ворот и завязал веревку на несколько узлов. В тишине падали листья. В небе опять загрохотало.

Наверху в спальне он открыл все окна в душный вечер, развалился на кровати и, опершись на локти, позволил Эштон возбудить его так, как ему нравилось, а потом грубо овладел ею. Они разбросали по комнате все простыни, снова и снова яростно набрасываясь друг на друга. Пауэлл был великолепен и ненасытен, как всегда, заставляя Эштон кричать от острого наслаждения.