– Вперед, ребята! – крикнул Чарльз и поскакал первым.

Янки, скорее всего, прятались где-то в придорожной канаве, поэтому какой-то запас времени у них был. Пришпорив Бедового, Чарльз погнал его между деревьями, но не от дороги, как хотел вначале, а, наоборот, к ней, по воображаемой линии треугольника, чтобы обогнать отряд северян.

После нескольких секунд бешеного галопа он вырвался на дорогу, следом скакал Эб, за ним Доан. Не останавливаясь, Чарльз оглянулся: на дороге остались только двое янки, остальные прятались.

Раздались выстрелы. Одна пуля задела шляпу Чарльза, но уже через несколько секунд разведчики ускакали достаточно далеко, и мушкеты северян больше не могли их достать. Чарльз сунул револьвер в кобуру и сосредоточился на дороге, которая теперь петляла между деревьями, окруженными чуть поблескивающими болотистыми лужами.

Еще через четверть мили вода была уже по обе стороны от дороги. Казалось, деревья растут прямо из затянутой зеленой тиной поверхности, испещренной крошечными насекомыми. До переправы оставалось около мили или даже меньше.

Вдруг сзади них полыхнула вспышка огня, и в воздух взметнулся фонтан шрапнели. Эб так испугался, что едва не погнал коня галопом прямо в воду. Чарльз резко натянул поводья, обернулся и увидел дымящуюся воронку и Доана, который пытался выбраться из-под своего упавшего коня.

С круглыми от ужаса глазами Доан хрипел, пытаясь выдернуть ногу из левого стремени. Лошадь уже начинала биться в агонии – смертоносная начинка зарытого в землю разрывного снаряда попала ей в грудь, плечо и холку.

Наконец Доан с трудом освободил ногу. Лошадь наполовину сползла в яму, и он, как растерянный ребенок, ходил вокруг, не зная, что делать. На дороге послышался топот копыт – из-за извилистого поворота уже приближались янки.

Обливаясь по́том, Чарльз попытался подвести Бедового ближе к воронке, но серый пятился от умирающей лошади, вздрагивал и шумно выдувал воздух печальными вздохами.

– Залезай! – сказал Чарльз, хлопнув серого по крупу, но Доан словно не слышал его; Эб нервно палил по дороге, хотя там никого не было.

Внезапно Доан заплакал.

– Я не могу его бросить! – сказал он.

– Ему все равно конец, но лучше уж рота Q[25] у своих, чем тюрьма у янки.

Из-за поворота показался первый всадник в синем мундире. Чарльз схватил Доана за ворот:

– Залезай, черт тебя дери, или нас всех схватят!

Доан наконец забрался на серого и обхватил Чарльза за талию. Чарльз развернул коня, и они помчались к Чикахомини. Эб взял чуть в сторону, чтобы пропустить Бедового вперед, а потом выстрелил в приближавшихся всадников. Шансов попасть в кого-либо у него почти не было, зато огонь немного поубавил северянам ретивости.

Бедовый, даже с удвоенной ношей, резво скакал к реке. Чарльз чувствовал, как вздрагивает Доан.

– Проклятые дикари! – закричал он внезапно.

– Кто?

– Янки, что закопали на дороге ту адскую штуку!

– Ну, в этом скорее нужно обвинять генерала Рейнса или еще кого-то из наших. Перед тем как мы отошли от Йорктауна, Рейнс приказал заложить такие мины на улицах и пристанях. Как там дела, Эб? – крикнул он Вулнеру, скакавшему сбоку.

– Оторвались от этих торгашей и лавочников. А вот и мост!

Они больше не говорили о мине, убившей коня Доана. Генерал Лонгстрит назвал такие устройства негуманными и запретил их использование, а толку-то что? Но когда они неслись в сторону Боттомс-Бриджа, Чарльз вдруг с ужасом подумал, что на месте погибшей лошади так же легко мог оказаться Бедовый. Ведь мине все равно, кого убивать.

Серый скакал по мосту, мерно стуча копытами. А в голове Чарльза звучала одна неотвязная мысль: «Так же легко. Так же легко…»

Позже Билли решил, что в этой истории была виновата не только политика, но и зависть. Ссора произошла в один из последних вечеров мая, когда он пришел в палатку маркитанта.

Уже много дней в войсках, стоящих на полуострове, обстановка была нервной и тревожной. Бунтовщики окопались за Чикахомини, твердо вознамерившись держать оборону Ричмонда насмерть. Однако вместо спокойного ожидания или беспечной уверенности в том, что одна решительная атака может покончить с этим противостоянием, в стане федералов преобладали сомнения и чувство неизвестности. Настроения эти исходили от высшего командования и распространялись до последнего солдата. Слухи подогревались реальными фактами, большей частью неутешительными. У Шенандоа армия Союза терпела унизительное поражение от Джексона. Макдауэлл, стоявший под Фредериксбергом, мог бы отвлечь конфедератов на себя и отвести эту угрозу. Но Малыш Мак продолжал бездействовать, уверяя, что у него мало людей, хотя численность его армии уже превышала сто тысяч. Еще он заявлял, что вашингтонские псы во главе со Стэнтоном травят его.

Вся армия раздробилась на небольшие группировки, которые мешали друг другу и постоянно враждовали. Злопыхатели то и дело твердили, что все старшие офицеры Маленького Наполеона, не исключая Портера и Бернсайда, готовы беспрекословно выполнять любые его приказы и поддерживать его открытое неповиновение Вашингтону даже ценой победы.

Все это, наряду с неизбежной усталостью от долгой изнурительной работы, изматывало Билли, так же как и многих других, грозя в любой момент обернуться бедой.

В тот вечер, когда он пришел к маркитанту, там уже находился один младший офицер, которого Билли лично не знал, но тем не менее недолюбливал. Офицер тоже был выпускником Академии и служил при штабе Макклеллана. Бледный, как девица, он вел себя со снисходительной надменностью завсегдатая светских салонов. Билли раздражало в нем буквально все – даже его мундир, безупречно чистый в любое время года, и его до блеска начищенные сапоги. Длинные светлые волосы и красный шейный платок делали его больше похожим на циркового артиста, чем на военного.

Но что больше всего разозлило Билли, когда он устроился в конце деревянной стойки с грязным стаканом в руке, так это поведение штабного. Офицер был года на три или четыре моложе его самого и пока даже не имел постоянного звания, судя по отсутствию нашивок, однако вел себя как какая-нибудь чрезвычайно важная персона.

К тому же очень шумная.

– Да генерал давно бы выиграл, если бы не подлые аболиционисты, засевшие в Вашингтоне! – громко заявил он.

Билли допил то, что оставалось в стакане; это была уже вторая порция за сегодня. Маркитант лицемерно уверял, что не продает ничего, кроме сидра; однако его сидр был покрепче, чем голова какого-нибудь увальня из Нью-Гэмпшира. И все же пить его было безопаснее, чем весьма подозрительную контрабандную смесь из коричневого сахара, гарного масла и зернового самогона, выдаваемую за виски.