Костя Шмаков стерпит и это. Ему ли не знать, как не просто заслужить любовь такой «морячки», как Леля Карпова!

Курильские страницы

1

Каждый раз, улетая на Дальний Восток, я с сожалением думаю, как много теряю в пути. В блокноте обычно остается всего лишь несколько беглых строчек о том, что под крылом воздушного лайнера мглистыми волнами стелются облака или что небо над нами сплошь усеяно крупными, очень близкими звездами, и еще о том, что короткая летняя ночь, не успев утвердиться, уже над Байкалом отступает перед великолепным восходом солнца, навстречу которому мы летим.

А для близких знакомств с людьми почти не остается времени.

Поэтому начну с того, как наш Ту‑114 ранним июньским утром приземлился в Хабаровском аэропорту и я, спускаясь с трапа, увидал над горным хребтом Хехцир невысокую радугу.

Сразу вспомнился мой первый приезд на Восток: это было лет тридцать тому назад, и тоже в середине июня, и в точно такое же светлое утро с короткой радугой на горизонте.

Наверно, я тогда говорил себе:

— К счастью!

И вот с той, такой далекой, юношеской поры, что кажется иногда, будто ее вовсе не было, почти из года в год путешествую вдоль зеленых берегов Амура — от тесных скал Джалинды до широких плесов лимана — и рассказываю людям о просторах любимого края.

Теперь уже не сосчитать, сколько было встреч и разлук в таежных глубинках, на горных дорогах, в распадках, изрезанных протоками и старицами, где каждый шаг, бывало, давался с трудом, но, к радости своей, думаю: «Если что и вынес для своих книг значительное, так только оттуда, хотя еще не обо всем успел написать».

2

В Южно-Сахалинск я вылетел в знойный полдень. В густой сиреневой дымке томились на горных склонах леса, а на близком горизонте, будто для грозы, собирались небольшие темные облака.

Сунув в портфель дорожный плащ и очень довольный, что не обременен лишней поклажей, я занял свободное кресло около круглого окошечка-иллюминатора и, пока самолет совершал прощальный круг над городом, старался, как говорят, с птичьего полета рассмотреть знакомые места. Но замелькали квадраты полей, острова, речки, озера, до неузнаваемости однообразные, и просто не верилось, что когда-то бродил в этих местах.

Даже Амур, по которому недолго ориентировался самолет, потерял свою величавость. Он петлял меж лесистыми сопками неширокой лентой, сильно обтрепанной по краям, а речки, которые он вбирал в себя, были как суровые нитки.

Уже через час внизу показался Татарский пролив. Самолет, ныряя в облаках, обходил его стороной, больше держался над береговыми скалами, покрытыми снегом.

Июнь — первый летний месяц, и ничего удивительного, что на севере не растаял снег. Он обычно держится в этих местах еще дольше, а на вершинах гор и вовсе не тает.

Но представьте себе, что и Южно-Сахалинск встретил нас так, словно мы прибыли туда в январе. На крышах домов, на зеленых ветках деревьев, на газонах лежали белые пушистые хлопья.

В этот день местная газета писала:

«Снегопад в июне — редкое явление даже в условиях капризного сахалинского климата. По данным метеорологов, за 54 года — с 1908 по 1962 — снег в это время в южных районах острова выпадал шесть раз. А в 1913 году зима вернулась 14 июня».

Однако в тот же час, как ледяной циклон отступил и показалось солнце, оно с каким-то ожесточением, будто мстя за обиду, принялось наводить порядок в городе. Он сразу наполнился громким шумом ручьев, стремительно несущихся с горных склонов в неблизкое море.

И снова расцвело лето...

Впервые я побывал в Южно-Сахалинске лет десять тому назад. Помнится, в то время еще повсюду стояли крохотные, оставшиеся от японцев домики, торопливо сколоченные из фанеры.

Мои друзья, когда я к ним приходил, желая удивить экзотикой, неожиданно раздвигали бумажные стены, усаживали меня за низенький, разрисованный драконами столик около хибати, где тлели угли, и поили чаем из фарфоровых чашечек, рассчитанных на два-три глотка. А когда я за полночь уходил, сдвигали стены, сокращая комнату до размеров каморки.

Нынче в городе почти не осталось японских хибарок. Вдоль широких улиц, залитых асфальтом, поднялись нормальные пятиэтажные дома, которые ничуть не хуже, чем, скажем, в Москве. Кстати, здесь есть и свои, сахалинские Черемушки — новый обширный жилой массив, чудесно вписанный в густую зелень старого парка.

3

Рекламные плакаты в аэропорту приглашают пассажиров лететь на Курилы, обещая, как обычно, всяческие удобства и экономию времени. Конечно, заманчиво! Кому охота двое суток болтаться в море на дряхлых посудинах вроде «Балхаша» или «Симы», которые бросают якоря на внешнем рейде в десяти милях от скалистого берега, затем сползать по шторм-трапу на самоходную баржу и по мертвой зыби добираться в поселок, когда самолет летит всего два часа. Но вот беда, и ее не в силах отвратить всемогущий Аэрофлот: курильские туманы!

Зачастую, купив билет на самолет, томишься в ожидании, пока на далеких островах северный ветер не разгонит пелену тумана и не разрешат вылет.

Со мной так и случилось. Отметив в командировочном удостоверении день отъезда, я еще трое суток сидел, как говорится, на чемодане, по десять раз на дню справлялся по телефону, когда же наконец полетим, и получал один и тот же ответ: ждем погоды!

В дни моего вынужденного сидения в Южном, я несколько раз заходил к знакомым авиаторам, предъявлял им свои претензии, но друзья мои мило отшучивались.

— Это тебе не в Сочи из Москвы лететь, — говорил заслуженный пилот, один из первооткрывателей сахалинской авиалинии, налетавший в этом суровом крае без малого миллион километров. — Тут у нас трассы особенные. — И, усаживая меня за стол, спросил: — Кстати, слышал или не слышал о наших героях-вертолетчиках? О-о-о, брат, они недавно такой совершили подвиг, что даже нам, ветеранам, пришлось удивиться. Доставай-ка свой заветный блокнот и записывай, что я тебе буду говорить.

К слову сказать, история эта дошла до Южно-Сахалинска с опозданием месяца на три и по вине самих вертолетчиков, которые предпочли громкой славе робкое молчание. Ведь в то хмурое февральское утро, когда они на свой страх и риск подняли в воздух МИ‑1, метеосводка гласила: «...ветер шестнадцать в секунду, большие снежные заряды, шторм восемь баллов, полеты категорически запрещены...».