Когда волокита с бумагами была наконец завершена, Макс, не без пользы за это время шевеливший мозгами, вдруг сказал, обращаясь непосредственно к понятливому майору:

– Товарищ майор, Николай Ильич, кажется. Я хочу написать чистосердечное признание. Сейчас и немедленно. Желательно в вашем присутствии. Насколько мне известно, в этой просьбе, сделанной к тому же при свидетелях, вы не можете мне отказать.

Майор, учуяв вновь проклюнувшуюся выгоду, посветлел глазами.

– Конечно, конечно, гражданин Бусыгин. Не только не откажем, но и всячески поприветствуем похвальное намерение. Признание желаете писать публично или, так сказать, в спокойной обстановке?

– В спокойной обстановке. Но хотелось бы в вашем непосредственном присутствии.

– Вот козел! – ругнулся капитан Паша и добавил еще ряд трехэтажных непечатных выражений.

– Паша, гражданин имеет право, – укоризненно-насмешливо попрекнул капитана майор Ильич. – Пройдемте, гражданин Бусыгин, для чистосердечного признания... Не кипятись, уж потом он твой.

– Это уж точно, – сквозь зубы процедил капитан, делая вид, что плюет себе под ноги. – По дороге еще поговорим, жопа! Я те ребра пересчитаю, умник.

Макс, однако, на последние слова капитана Паши большого внимания не обратил и смысла их вовсе не испугался. Угрожать побоями ему, вампу, было более чем забавно.

В кабинетике, куда привел его майор, Макс первым делом начертал на листе бумаги несколько цифр и протянул лист Николаю Ильичу.

– Позвоните срочно по этому номеру, только не отсюда. Расскажите все. Считайте, что на шубу жене уже заработали. Это для начала. И не мешкайте. В этом деле замешаны очень, я повторяю: о-ч-е-н-ь важные люди. Вы поняли меня?

– Понял, понял, не такой дурак, как некоторые. – Николай Ильич многозначительно посмотрел на дверь, за которой остался воинственный капитан Паша. Листок с цифрами он бережно убрал во внутренний карман форменного кителя.

– Это отлично. Теперь запишем признание о том, как я, Бусыгин Максим Романович, по просьбе неизвестного мне гражданина, имя и фамилию я не знаю, встреченного мной случайно в аэропорту города Адлера, взялся передать в Москву портплед... Вы записывайте, записывайте...

– Это невозможно! Это немыслимо совершенно! Два месяца! Бедный, бедный Максимушка! Разве ж он выдержит? – причитал Фома, колобком катаясь из одного конца обширной гостиной в другой, заламывая руки и нервно теребя очки. – Как вы не понимаете, ведь это же конец!.. Ему надо устроить побег, да-да, побег! Ну что же ты, Миша, молчишь? Черствые, равнодушные эгоисты!

Но собравшиеся в этот скорбный час в гостиной большого дома не были ни черствыми, ни равнодушными. Молчали не от бесчувствия и личной корысти, а от леденящей мысли растерянности и осознания всего ужаса сложившейся ситуации. Миша, Ирена, Рита и Стас, пришла даже Машенька. Сашок, заботливо опекаемый двумя хозяюшками, тоскливый и пьяненький сидел в дальнем углу. И конечно, Ян. Он тоже молчал долго, слушал бесполезные и комичные завывания «апостола», был хмур и неподвижен. Он же первым и заговорил:

– Лера, детка, я тебя очень прошу, налей своему мужу выпить, пусть успокоится. И усади его, ради Бога; у меня уже голова кружится от его хождений. – Ян, дождавшись, пока Лера, взяв «апостола» под руки, отвела охающего и стенающего супруга к бару, обратился наконец к семье с чем-то похожим на правительственное заявление, переданное Левитаном советскому народу в полдень 22 июня известного года. – Дорогие мои, давайте не будем заранее хоронить ни нашего брата, ни наше нынешнее существование, ни наше будущее. Если в данный момент выход и не найден, то это не означает, что его не существует, согласитесь? Значит, будем думать и думать быстро. И заняться мыслительным процессом я рекомендую решительно всем без исключения. Это не частное дело, касающееся только лишь боевой группы, а наша общая беда. Пока же разойдемся, уже довольно поздно и дальше перетирать воду в ступе нет никакой нужды. Ирену я попрошу пока остаться в доме. Завтра с утра группе и всем желающим собраться в моем кабинете. Это все.

Ян вышел в полном молчании, за ним сразу поднялась Машенька. После, так же без лишних слов, стало расходиться на ночлег и остальное семейство. В гостиной задержались только мадам и сумрачный «архангел» со своей Ритой.

– Миша, неужели все настолько серьезно? Я приехала последней и, может, что-то упустила... Я не собираюсь играть в игры, слишком уж ситуация тревожна, поверь мне. Обещаю, что не буду искать с тобой ссоры, по крайней мере до тех пор, пока все не кончится и Макс не будет сидеть здесь с нами за столом. – Ирена не врала. И ей, и семье было нынче не до старых счетов и обид.

– Серьезно! Серьезно, милая моя, не то слово. Я бы выразился определеннее – все катастрофично!

– Но у тебя же связи! Я не говорю уж о самом Яне, но ты же можешь почти невозможное. Почему же ничего нельзя сделать? Если надо, Миша, ты только скажи, я кого-нибудь соблазню или...

– Ирка, да как ты можешь так думать! Мишечка уже третьи сутки бьется как рыба об лед. Чего только не делал, к кому только не обращался! Кучу денег извели, а толку чуть! – возмутилась Рита, вступившись за мужа.

– Рита, погоди. Иринка не то имела в виду, – мягко осадил жену «архангел», а сам невольно отметил про себя: «Вот она уже и Иринка, видно, правду говорят, что общие несчастья сближают, а завтра, глядишь, опять вцепимся друг дружке в глотку. А-а, лишь бы Макса вытащить». Потом уже, когда Рита, надувшись, замолчала, обратился к мадам: – Понимаешь, с самим Максом вопрос принципиально решен. Никто дела до суда доводить не будет. Замотают на следственном этапе бумаги и выпустят чистеньким за недостаточностью улик. Белым и пушистым.

– Так в чем же тогда проблема, я что-то не понимаю?

– Проблема, Ирочка, во времени. Раньше чем через два месяца дело не закроют. У них своя процедура. И это, заметь, самый короткий срок и то лично для хозяина. А никаких двух месяцев у нас и в помине нет. Самое большее – три недели. Да и то я не уверен, что Максим столько-то продержится. Когда он в последний раз получал «допинг»? Вот-вот, больше десяти дней прошло...

– Так вытащи его под залог, в самом-то деле! Под подписку или еще как-нибудь! Ну не мне тебя учить, – перебивая «архангела», выкрикнула Ирена, но тут же и замолкла, неожиданно остановленная выражением Мишиного лица, беспомощным и отчаянным.

– Пробовал... Ты даже не предполагаешь, сколько давал и что обещал. А получил кучу недоумений и подозрений, если не сказать хуже. Ян велел прекратить и не светиться больше.

– Как это? Ян приказал бросить?.. – У Ирены язык не повернулся продолжить и развить крамольную мысль.

– Господи! Что ты мелешь! Не впадай в мои же заблуждения. Ну не могу я объяснить человеку, пусть ответственному, но всего лишь просто человеку, если так понятнее, суть нашей проблемы! А с точки зрения тех, кому мы платим за Максима, они сделали все и даже больше. И никто уже не понимает, чего мы, собственно, хотим. Дело это грязное и мутное, да еще на нем столкнулись лбами два ведомства, и отступить они хотят, непременно сохранив лицо, тут уж не в деньгах дело. Хотя и те, и другие берут много и охотно. Потому спускают на тормозах. Дескать, парень ваш выйдет целый и невредимый, но через некоторое время. Уговорили, что не более чем через два месяца. Об иных сроках и слышать не желают.