Но ведь Малуша и была рождена равной им. И теперь такой стала. Этому не мешала даже ее простая, бедная одежда и та темная избушка, в какой Святослав ее застал. Всего этого он не замечал. Зато на Малушу смотрел так, будто лишь сейчас увидел. От материных погребов она прошла долгий путь. И, как в сказках, из замарашки сделалась царевной.

Эта, новая Малуша и впрямь могла что-то знать о его друзьях и врагах, чего не знал он сам.

– Я ушла из Горинца по своей воле. – Малуша гордо подняла голову, и стало ясно: та девушка, что жила по чужой воле, давно осталась в прошлом.

Теперь ее воля – острый меч.

– Но зачем? – Святослав сцепил руки и наклонился к ней. – На кой шиш тебе этот навий выползок сдался? Он вон утек, бросил тебя, и то едва справился – от страха порты полные навалил, бежать мешали.

Малуша слегка улыбнулась. Етона она могла лишь презирать – и не из-за насмешек Святослава, а из-за выбора, который тот сделал между жизнью и честью.

– Этот навий выползок для меня ни шиша не стоил. Это он мнил со мной подняться выше, чем ему на роду было положено. Ведь я – княжна деревская. И не пристало мне ни в челяди прозябать, ни во Вручем, в углу медвежьем… за клюквой ходить. Род мой выше участи, и я мой род унизить более не дам.

– Я знаю, что мать тебя отпустила, – Святослав нахмурился. В душе его досада мешалась с невольным восхищением, и он не знал, что делать с этой смесью. – И я еще тогда понял… – он вспомнил тот день, когда было решил взять ее в жены, – что тебя в покое не оставят, пусть даже и с ключами. Женишки найдутся…

– Мои дети будут княжить, – твердо, как о решенном деле, сказала Малуша. – А где и какого отца род продолжат…

– Уж не Етона ли ты себе в мужья назначила? – презрительно хмыкнул Святослав.

От невольной ревности Етон сейчас казался ему гадким, как червь.

– Я могла бы с Етоном уйти. – Малуша бросила на него взгляд из-под ресниц. – Он звал меня с собой ночью, как бежать задумал.

– Что же ты с ним не пошла?

– Кто он такой – пес наряженный, чтобы я с ним пошла? Он не князь. А меня только истинный князь достоин.

Святослав медленно встал, бросив шапку на лавку, и подошел к ней. Малуша тоже встала и спокойно ждала, не сводя глаз с его лица. Сейчас оно выражало досаду, но все равно казалось ей прекраснее солнца. Эти высокие скулы, слегка вздернутый, обычный славянский нос – наследство материнских бабок, – голубые глаза, густые брови. Светлые волосы, будто мягкое золото. А главное, та внутренняя сила, которая делала неважными черты лица. Благодаря матери Святослав был миловиднее своего отца, но эта внутренняя сила, которая превыше внешности, роднила их. Для Малуши эти черты с самого детства олицетворяли княжескую власть. Он тот, кто принял на плечи весь этот груз с тринадцатилетнего возраста. И рос, восходя над Русью, как солнце, впивая всю ее мощь и славу. С каждым его шагом к ней в душе ее ширилось ликование. Вот теперь он поистине оценил ее. Когда понял, что она – не служанка, а Заря ясная, наконец-то сбросившая оковы темных туч.

Святослав встал к ней почти вплотную, и Малуша сама удивилась, обнаружив, что уступает ему ростом всего на полголовы. Наконец она выросла – проявилось наследие высокой Предславы.

– Я ведь матери еще тогда сказал – не я, так другой кто, – Святослав тоже это отметил и смерил взглядом ее уже сформировавшуюся, женственную фигуру. – Так лучше я, чем кто другой. Что скажешь?

– Я уж сказала. – Малуша прямо смотрела ему в глаза, и пристальный, внимательный взгляд этих голубых глаз наполнял ее пьянящим ощущением их равенства. – Только ты один… достоин владеть мной. Возьми меня в жены – и я любить тебя буду, как Заря Утренняя любит Солнце Красное. Как одно солнце на небе… так и я иного солнца не ведаю, кроме тебя.

Святослав склонился к ее лицу и медленно поцеловал в губы. Малуша содрогнулась – несколько лет все существо ее жадно стремилось к этому поцелую, и он был для нее как первая молния, что вдохнула жизнь в белый свет. Она прильнула к Святославу, хотела обнять его за шею, но наткнулась на чешуйки клибаниона и засмеялась.

Святослав тоже засмеялся, отодвинулся от нее, по привычке огляделся, отыскивая оружничего. Но потом понял, что лишние люди тут сейчас ни к чему, и сам взялся за ремни на боку…

* * *

Адальберт приветствует вечную и драгоценную возлюбленную свою сестру Бертруду

Вот и снова я вспоминаю любезного нам с тобой Валахфрида, и увы, именно эти скорбные его строки наилучшим образом описывают горестное мое положение. Как далек я в моем изгнании от истинной моей родины, где пребываешь ты, и как велики мои страдания!

Но господь не отвернулся от меня – сегодня мы снова пускаемся в дорогу, я и мои спутники, кроме бедного, доброго нашего дьякона, отца Медельгера. С сокрушенным печалью сердцем покинули мы его одинокую могилу в этой дикой стране, – погребенного среди язычников, в соседстве с разбойником, будто сам Христос. Порой закрадывается мне мысль – уж не вызвал ли я чем-то неудовольствие возлюбленного моего брата, архиепископа Вильгельма, что он отправил меня в эти варварские края, где я вопреки своим стараниям не преуспел ни в чем, едва не был убит, потерял спутников, претерпел всяческие страдания и лишения… Но не стоит более об этом – иначе ты подумаешь, драгоценная моя роза, будто я ропщу. А это уж никак не пристало тому, кто только и живет надеждой на скорую нашу встречу.

Однако все события последних месяцев навели меня на печальное подозрение – видно, воля божья предназначила меня для более долгого искуса, чем я, в греховной моей слабости, надеялся. Все эти четыре года – если быть точным, то четыре года, два месяца и шестнадцать дней, – с тех пор как Господу было угодно забрать твою чистую душу на небеса, дабы ты, истинный ангел, украсила собой собрание ангелов перед Его престолом, не покидала меня уверенность, что мы расстались на совсем недолгий срок. Ты знаешь, как я любил тебя с тех пор, как в шестнадцать лет впервые увидел – тебя, двенадцатилетнюю, в саду твоего дяди, диакона Гаспальда. Неколебима была моя верность в замке души. Горе внезапной потери сокрушило бы меня, лишило бы рассудка и самой жизни, если бы Господь не послал мне это утешение – ожидание новой скорой встречи. С тех пор каждый шаг мой, который я делал, я делал для тебя. А поскольку шаги монаха к райской обители шире и вернее, то я и поступил в братство Святого Максимина. Не раз во время этой моей поездки, как ты знаешь, обстоятельства наполняли меня уверенностью, что теперь мне остался до тебя один лишь шаг, один – тот, что вознесет меня от земли в небеса и подарит венец мученика за веру. Но только ради тебя он и был мне ценен – чтобы скорее узреть вновь твое ангельское личико, ибо где же и пребывать такому совершенству, как ты, слишком прекрасному для земли, если не среди ангелов?